— Весь он перекрученный, перекореженный… не черный, нет, не колдун, не ведьмак, нет в нем силы никакой, но что неладно с ним, я тебе точно не скажу покамест. И детей не будет у него никогда. Хотя есть у меня предположение одно, но о таком и подумать-то противно.

— Что, бабушка?

— У нас такого и ведьмы стараются не делать, а на иноземщине есть такое, слышала я. Когда царю или владетелю какому наследник надобен… у близкого человека жизнь отнимают, его чаду отдают. Есть у них ритуалы такие. Черные, страшные… после такого и в прорубь головой можно, все одно, душу погубил, второй раз ее не лишишься, нет уже.

— Ох, бабушка… неуж такое есть?

— Есть, Устя. Не рассказала бы я тебе, но просили меня никаких знаний от тебя не таить. И этих тоже.

— А Федор может от такого быть рожден?

Агафья задумалась.

— Не знаю, Устя. Не видывала я такого никогда, не делала. Может, жизнь в нем как-то и поддерживали, а может, и это сделали. Ритуал-то известен, баба бреется, мужик, и родственник их. Или от бабы, или от мужика, лишь бы кровное родство было. Человек в жертву приносится, в ту же ночь и новая жизнь зачинается. Вот такая… искаженная.

— А сам Федор от такого ритуала детей иметь сможет?

— Сможет. От такого — и я понести смогу, только чернота это, извращение естества. А еще для такого или колдун нужен, или ведьма сильная…

— Ритуал,значит.

— Кажется мне,что так, а точнее… не видывала я такого,Устя, наставница моя застала, а мне поглядеть не удалось. Вот бы кто поумнее меня посмотрел, а и моего опыта маловато бывает. Дурак такое натворить может, что сорок умников потом не расплетут!

— Четверть века получается, а то и больше…

— Четверть века?

— Рядом эта зараза ходит, а мы про то и не знаем, не ведаем…

Агафья только головой покачала. В горницу боярин вошел.

— Уехал царевич. Устя…

— Ты, Алешка, успокойся, — вмешалась прабабушка, подмечая надвигающийся скандал. — Недовольный он уехал?

— Нет, вроде как… задумчивый.

— Вот и ладно. Чего ты на девочку ругаться собираешься?

Алексей только вздохнул. Поди, поругайся тут, когда волхва рядом сидит, да смотрит ласково, ровно тигра голодная.

— Могла бы и поласковее с царевичем быть.

— Не могла бы. Поласковее у него палаты стоят, там таких, ласковых да на все готовых — задень не пересчитать, потому как царевич. Может, он потому Устей и заинтересовался, что она ему под ноги не стелется ковриком?

Боярин задумался. Потом припомнил кое-что из своего опыта, кивнул утвердительно. А и то… что за радость, когда тебе дичь сама в руки идет? Охотиться куда как интереснее.

— Ладно. Но смотри у меня. Ежели что — шкуру спущу!

Устя кивнула только.

Шкуру, спустишь… выжить бы тут! А твои угрозы, батюшка, рядом с Федькиными глазами бешеными, голодными, страшными, и рядышком не стояли. И не лежали даже.

И рядом с той нечистью, которая в палатах затаилась — тоже. Вот где жуть-то настоящая… а ты — розги! Э-эх…

Поди, сообщи жене любимой, что месяц к ней не прикоснешься? Каково оно?

Кому как, но Борис точно знал — нелегко ему будет. Даже патриарха для поддержки рядом оставил, когда жену позвал, и то побаивался. Что он — дурак, что ли?

Марина и возмутилась. И к нему потянулась всем телом.

— Бореюшка…

Обычно-то у Бориса от этого шепота все дыбом вставало. А сейчас он на жену смотрел спокойно, рассудительно даже.

Памятна ему была и боль, и ощущение ошейника на горле, и бессильная рука Устиньи, на снег откинувшаяся, и кровь из-под ногтей…

— Что, Маринушка?

— Что за глупости ты придумал, любовь моя? Какой-то храм, еще что-то… да к чему тебе это?

Вот тут Бориса и царапнуло самую чуточку. Казалось бы, первая Марина должна его одобрить, ради нее да детей будущих он обет принимает, а ей вроде и не надобно ничего? И дети не надобны?

— Маринушка, ты мне поверь. Так надобно.

— Я же сказала — рожу я тебе ребеночка, а то и двоих…

— Вот и поглядим. А покамест — не спорь со мной.

Марина ножкой топнула.

— Ах так! Ты… — и тут же поняла, не поможет это, тон сменила. — Бореюшка, миленький… пожалуйста! Плохо мне без тебя, тошно, тоскливо…

Поддался бы Борис?

Да кто ж знает, сам бы он на тот вопрос не ответил. Какой мужчина не поддастся тут, когда такой грудью прижимаются, и дышат жарко, и в глаза заглядывают, и к губам тянутся… патриарх помог.