– У них нет времени, чтобы перегруппироваться, - сказал я, глядя на карту. – Но у нас есть шанс ударить ещё сильнее.

Я приказал ускорить наступление на Кёнигсберг. Вторая армия генерала Ренненкампфа двинулись с севера, образуя клещи. Это был риск – фронт вытягивался, снабжение напрягалось. Но я верил: успех сейчас важнее осторожности. Из Москвы прибыли первые патриотические телеграммы. Народ ликовал. Газеты печатали заголовки: «Царь ведёт армию к победе!» «Кёнигсберг дрожит перед русским духом!»

Но я знал – это только начало. Главный удар будет не здесь, а в умах и кабинетах. В Лондоне. В Париже. В Вене и Берлине. Если дипломатия подведёт, мы останемся одни. Ночью я снова сидел за столом. Окно было открыто, в воздухе – запах бумаги, железа, дождя.

Я взял перо и начал писать:

Указ №28 – О мобилизации науки и промышленности в помощь фронту.

Россия больше не будет зависеть от милости Европы. Мы строим свою империю – модернизированную, просвещённую, сильную. За окнами над Петербургом занималась заря. И с её первыми светом артиллерия ударила снова.

На третий день наступления под Сольдау мы захватили склады с провиантом и амуницией, оставленные в панике отступающими германскими частями. Наши разведчики докладывали: солдаты кайзера не ожидали столь стремительного натиска. Они верили, что Россия, как и прежде, увязнет в переговорах, мобилизации и внутренних дрязгах.

Но империя изменилась.

– Ваше Величество, - в Ставку вновь вошёл адъютант, с лицом, напряжённым, но светящимся от возбуждения. – Первая и Вторая армии вышли на оперативное окружение у Алленштайна. Если успеем замкнуть кольцо – это будет катастрофа для немцев.

Я поднялся со стула. Это была первая возможность нанести им не просто поражение, а унижение. Дать понять всему миру: новая Россия умеет не только защищаться, но и диктовать условия.

– Срочно дайте приказ Ренненкампфу. Пусть ускорит продвижение. Самсонову – обеспечить фланг и перехватить дороги. Поднимите воздушную разведку, - сказал я. – Мы не должны упустить этот шанс.

Офицеры молча кивнули и бросились к телефонам и курьерам.

В этот момент в Ставку вошёл граф Игнатьев, мой неофициальный дипломатический советник. На его лице была тревога:

– Государь… британский посол требует срочной аудиенции. Говорит, в Лондоне встревожены нашим стремительным продвижением.

Я усмехнулся.

– Им не нравится, что Россия больше не просит?

– Они боятся, что мы решим исход войны до того, как их армии развернутся на полях Франции, - тихо сказал Игнатьев. – Европа не любит, когда её ставят перед фактом.

Я подошёл к карте. Восточная Пруссия пылала – и физически, и символически. Это был ответ за десятилетия унижений, за проигранную Японию, за революцию пятого года. Но я понимал: эта война будет вестись не только с пушками, но и с пером. Победа на фронте может обернуться изоляцией за столом переговоров.

– Тогда пусть знают, - сказал я, - Россия возвращается в игру. И диктует правила.

В этот момент пришёл срочное донесение от Самсонова: «Противник отрезан. Мы замкнули кольцо. Прошу разрешения на полномасштабную зачистку укреплений.»

Я вздохнул.

– Разрешаю. Без жестокости. Но с твёрдостью. Пусть Европа увидит, как действует империя, когда её уважают.

К вечеру кольцо вокруг Алленштайна окончательно сомкнулось. Наши части, действовавшие слажено, как часы, не дали немцам ни единого шанса на отступление. Артиллерия молотила по укреплениям, а пехота методично прочёсывала траншеи, захватывая склады, технику, пленных.

– По предварительным данным, в кольце до сорока тысяч вражеских солдат, - доложил начальник штаба. – Их командующий запросил условия капитуляции.

Я не стал сдерживать лёгкой улыбки. Впервые за долгие годы русская армия не просто защищалась – она побеждала, по всем канонам военного искусства.

– Примите капитуляцию. Обеспечьте пленным надлежащее обращение. Немцы это запомнят. И когда начнутся мирные переговоры – вспомнят, кто был благороднее, - произнёс я, глядя на карту, где Восточная Пруссия начинала окрашиваться в русские цвета.

В это же время в кабинет вошёл министр иностранных дел с телеграммой от французского посла:

«Париж выражает восхищение решительностью российского командования и подтверждает готовность координировать действия на дипломатическом фронте. Президент Пуанкаре просит аудиенции через нашего посла.»

– Мы становимся силой, к которой прислушиваются, - сказал министр. – Франция теперь увидела, что мы не та Россия, что в 1905-м.

Я знал: это только начало. Победа под Алленштайном станет сигналом для всего мира – Россия восстала, умная, собранная, опасная. И я, человек из будущего в теле царя, чувствовал, как история сгибается под моими пальцами, как металл в руках кузнеца. Но мне оставалось ещё одно дело на этот вечер.