К середине июня отчёты Службы внутренней безопасности стали поступать ежедневно. В них было одно и то же — Петроград, Москва, Харьков, Варшава, даже Баку: повсюду фиксировалась активность неформальных кружков, странные визиты заграничных «инструкторов», нелегальные типографии. Особенно тревожила информация из столицы. В Петрограде, несмотря на аресты и оперативные зачистки, подполье не только не ослабевало — оно мутировало. Подпольщики стали чаще использовать женщин и подростков для связи, тайники прятали в стенах зданий, использовали театральные труппы для передачи зашифрованных писем.

– Ваше Величество, — докладывал начальник службы, полковник Терехов, — по нашим данным, на Лиговке готовится теракт. Цель — начальник городской полиции и здание казённой палаты. Удар в самое сердце административного аппарата.

Я отложил перо. Наступал момент, когда медлить было нельзя.

– Объявите операцию «Сеть». Полный контроль почтовых контор, телеграфа, вокзалов. Повышенная бдительность по всей столице. Пусть охрана дежурит у министерств вдвое больше. И ещё... — я взглянул в окно, где у Смольного возвышались купола, — начинайте зачистку каналов связи подполья. Без пощады.

Теракт был предотвращён в ночь с 22 на 23 июня. В подвале кондитерской «Романовская» нашли целый склад динамита и десятки списков с именами чиновников, военных и священнослужителей. Лидер группы — студент Петербургского университета, сын юриста, мечтавший «разрушить трон до основания».

Я приказал не казнить его сразу.

– Он станет лицом их идеи. Пусть суд будет публичным. Пусть народ увидит, к чему ведут те, кто говорит о свободе, но приносит только смерть.

В тот вечер я писал в дневнике:

"Они хотели ударить в сердце Империи. Но Империя жива. И с каждым ударом становится крепче. Их подполье — не сила. Это страх, завернутый в ярость. А у нас есть вера. И у нас — народ."

Операция «Сеть» дала плоды — десятки агентов были выведены на чистую воду. В Варшаве задержали связного с австрийскими социалистами, у него изъяли чемодан с зашифрованными инструкциями. В Одессе, в порту, перехватили партию оружия, спрятанную под ящиками с оливковым маслом. Даже в Тифлисе нашли подпольную типографию, где печатали прокламации, призывающие к всеобщей забастовке в сентябре. Но с каждым разоблачением становилось ясно: движение стало не просто опасным — оно стало умным. Теперь это была не группа фанатиков, а хорошо структурированная сеть, питаемая деньгами, идеологией и, самое страшное, — отчаянием.

– Они учатся, — заметил Бенкендорф за вечерним чаем. — И быстрее, чем мы думали. Мы закрываем одни каналы, а они уже прокладывают новые. В этом их сила — в гибкости.

Я кивнул.

– И потому удар должен быть асимметричным. Мы не только рубим корни — мы сеем свои.

На следующее утро я подписал приказ о создании Имперского народного союза — организации, объединяющей патриотические союзы, студенческие объединения, церкви, просветительские кружки. Для внешнего наблюдателя это казалось движением снизу, но на деле — это был щит. И меч. А на юге началась самая сложная часть — работа с казаками и крестьянскими старейшинами. Мы открывали школы, раздавали земли под реформой, строили церкви и библиотеки. Там, где вчера стояла бедность и зло, должна была быть вера и знание.

Потому что с подпольем воюют не только железом — но и светом.

В Петрограде, в самом сердце Империи, за фасадами библиотек и лавок, в подвалах старых доходных домов, подполье крепло. Переходя от явочных квартир к новым явкам, социалисты меняли лица и коды, но цель оставалась прежней — свергнуть монархию и установить власть пролетариата. Особый отдел при Министерстве внутренних дел представил доклад: за последние два месяца увеличилось число кружков, проповедующих не только марксизм, но и анархистские идеи. Некоторые ячейки имели связь с агентами в Швейцарии и Франции. Деньги поступали через фиктивные торговые конторы. В Петрограде начала формироваться новая структура — так называемый «Совет подполья», замкнутая организация из опытных конспираторов, прошедших тюрьмы и ссылки. Лозунгом стало: «Слова мертвы, только дело живо».

На экстренном совещании в Мариинском дворце я огласил приказ:

– Отныне каждый выявленный участник радикального подполья подлежит не просто задержанию, а немедленной изоляции. Особые трибуналы, закрытые слушания, без промедлений.

Бенкендорф добавил:

– Нам нужно контролировать не только улицы, но и умы. Их пропаганда проникает в гимназии, университеты, фабрики. Мы должны быть быстрее них.

В тот же вечер по всей Империи началась операция «Фантом». Без лишнего шума, с точными ударами, исчезали ключевые фигуры подполья. Некоторые — за границей, по каналам разведки. Некоторые — в пределах Империи, арестованные, высланные, стертые из системы. Но подполье ответило. На заводе в Екатеринославе произошёл взрыв. Погибли офицеры охранки. Через неделю в Риге убит чиновник министерства внутренних дел. Их террор был молчаливым, но цепким.

Я понимал: это не война за территории. Это война за будущее. Их вера против нашей. Их манифест против моей воли. И никто не отступит.

В глубине души я знал — эти тени никуда не исчезнут. Их нужно победить не только страхом. Их нужно переиграть.

В Петрограде установился ледяной январь. Мороз скулил в каминах, но в подземельях подпольщиков было жарко — не от температуры, а от страсти, ненависти, и страха. Там, где государство еще не достало щупальцами слежки, слово «революция» шептали так, будто оно могло открыть врата в новую эпоху. Одним из ключевых лиц в тени был некто под именем «Комиссар». Легенда, окружённая тайнами. Некоторые говорили — бывший офицер. Другие — еврейский интеллигент из Вильно. На деле же — гений конспирации, создавший в Петрограде разветвлённую сеть ячеек, действующих автономно, но по единому плану. На стенах петроградских домов, несмотря на стужу и патрули, начали появляться алые символы — серп и молот, пентаграмма революции. Вестники нового подъема. Газеты писали о вандализме. Но я знал — это не просто шалости, это метки. Призыв к действию.