– Ей нравится все, что сверкает, поет и раскрашено в яркие цвета. Так что да.

– А тебе?

Андрас снова посмотрел на меня. Щеки мои загорелись от смущения, я прочистила горло.

– Я заметила, что вы не украсили квартиру. Нет ни елки, ни гирлянд… ничего.

Мы с Андрасом постоянно ругались, поэтому казалось совершенно неестественным разговаривать, не нападая на него и не защищая себя. Кроме того, я и сама не повесила ни одной рождественской игрушки – не было времени и возможности.

– Веселье – это не про меня, – пробормотал Андрас.

Его грудной голос прозвучал глухо, невыразительно. Я не уловила горечи в его словах, но в его тоне чувствовалась настороженность.

– Рождество можно праздновать в сердце. Почувствовать его в себе, – сказала я, невольно признаваясь в любви к этому празднику. – Дело не в подарках и песнях, не в наряженных елках или уличных огоньках.

Дело в ощущениях.

Рождество – это тепло, воспоминания и моменты, наполненные счастьем. Это улыбки, время, проведенное вместе, горящие свечи и свет от них, льющийся прямиком в души. Это желание вложить частичку себя во что-то сияющее – украсить, как елку, свое сердце, укутать его мишурой и увенчать самой красивой звездой на свете.

Рождество больше, чем праздник, думала я, неотрывно глядя на керамическую елочку и надеясь, что Андрас не заметит сияния в моих глазах.

– Невозможно почувствовать то, что тебе никто не дал возможности почувствовать. – Хрипловатый голос вернул меня к реальности. Андрас наклонил голову, волосы упали на лоб, взгляд, казалось, блуждал в далеких воспоминаниях о жизни, совершенно непохожей на мою. – В моем доме не было места для таких вещей.

Было непонятно, говорил ли он о материальной нужде или о нехватке любви в детстве, но при одном лишь упоминании Андраса о его семье я почувствовала, что он стал мне ближе. Я поджала пальцы ног на перекладине табурета, чувствуя, как рвется наружу вопрос, который терзал меня уже давно, с тех пор как Кармен сказала, что Андрас единственный, кто есть у девочки.

– А ваши родители… где они?

Андрас вскинул голову. Его лицо потемнело, стало холодным, словно его засыпал снег. Острый взгляд метнулся ко мне и пригвоздил к месту.

– Что ты пытаешься делать?

От его тона мне стало очень больно, словно в сердце воткнули железный штырь.

– Ничего.

– Ничего? – снова пронзил он меня ядовитой стрелой взгляда – того самого взгляда, который заострял улыбку на его губах и ожесточал и без того суровые черты его характера.

Он двинулся на меня, словно крадущийся зверь, готовый к прыжку, и я резко выпрямилась, как марионетка, которую потянули за невидимые ниточки, привязанные к костям.

– Это после разговора с Сабин ты так осмелела? – Он наклонил лицо, впиваясь в меня взглядом. – Кстати, если помнишь, ты тогда дала мне пощечину.

Я старалась не обращать внимания на то, что расстояние между нами неумолимо сокращалось, но мне стало очень неспокойно.

– Нет, Сабин тут ни при чем.

– Тогда в чем дело?

– Я просто… задала вопрос, и все.

Его тень поглотила меня. Его запах окутал меня, вызвав дрожь в позвоночнике. Я почувствовала, как он коснулся моих колен. Подойдя так близко, он окружил мою душу колючими зарослями ежевики, наполнил ее головокружительным ароматом и заставил ее содрогаться от ударов сердца, которые глухо отдавались у меня в пятках.

– Мне больше нравится, когда ты на меня кричишь, – прошептал он, отравляя сладким ядом воздух между нами, – по крайней мере, тогда я знаю, что ты не пытаешься мной манипулировать.

– Я не пытаюсь тобой манипулировать, – ответила я, задетая его словами, а затем примирительно, понизив голос, произнесла: – Может быть… – Что «может быть»? – Может быть… я просто… – я сглотнула, чувствуя, что у меня пересыхает во рту, – …пытаюсь тебя узнать.

От собственных слов у меня, наверное, снова подскочила температура.

В груди жгло, щеки вспыхнули, сердце сжалось со скрипом, как ржавая пружина.

Андрас впился в меня таким властным взглядом, что моя душа закипела от ярости. Покраснев, я слегка опустила подбородок, не сводя с него глаз, и волна раскаленных эмоций вспыхнула во мне, как огонь. Его радужки высекали искры одну за другой с такой жестокой настойчивостью, что я чуть ли не умоляла его глазами дать мне передышку.

– Зачем?

– Потому что… – начала я и замолкла, нахмурившись; щеки горели, как маленькие угольки.

Потому что иногда я могу быть жалкой. Жалкой и безрассудной.

Говорю не то, что думаю, выражаю эмоции, которых не чувствую, изливаю на мир гнев и неуверенность, не зная, как еще от них избавиться.

И может быть… может быть, ты такой же.

Ты надеваешь на себя маску неприступную, чтобы никто не посмел к тебе приблизиться.

Может, в твоих глазах нет места для печали, но в них светится страдание, когда ты думаешь, что тебя никто не видит.