Она не должна позволять чувству вины разрывать себя на части, ведь, пребывая в том состоянии, таком ностальгическом и успокаивающем, она не хотела причинить мне боль. Наоборот, она старалась быть счастливой ради меня.

Один год.

Один год и три месяца.

Затем желание снова материализовалось в фигуре господина, сидевшего в первом ряду. Лицо в полумраке зала казино, острые глаза, которые, возможно, углядели в ней остатки прежней потребности утолить голод, догадались о существовании полусухих корней. В конце шоу мужчина подошел к ней и, как положено поклоннику, поцеловал руку. И я бы так никогда и не узнала, что они сказали друг другу, если бы этим поцелуем все и кончилось.

У него была жена, которая болела раком и о которой он, наверное, забывал, когда пожирал глазами мою маму. Он вложил ей в руку маленькую белую таблетку. Он мог достать их сколько хотел для супруги.

Я не желала знать, что он попросил взамен. Я поняла только, что именно так разбиваются мечты – рукой, которая отпускает твою руку, чтобы сделать страшный выбор.

Фентанил был невероятно мощным обезболивающим. Он помогал облегчить невыносимые страдания больных раком. Средство настолько сильное, что оно взорвалось в маме вспышками немых звезд. Тишина уничтожала все и лишала чувств – и куколка наконец вылупилась. Мама освободила это существо внутри себя, дала волю людоедской потребности с растопыренными руками, худой, как скелет, белой, как труп.

Призраку.

С лицом моей мамы и ее глазами, которые я не могла перестать любить.

– Мы почти не видимся, – сказала Нова.

Лицо этой почти шестнадцатилетней девушки такое совершенное, каким мое никогда не станет. Она была прекрасна, с тенями на веках и светлыми волосами, ниспадающими на плечи.

Я не ответила. Слова были бы ложью.

За два дня до этого я спросила маму, можно ли мне переночевать у Новы. На ее лице не было той непринужденной улыбки, как когда мы ходили в кино. Мама ничего не сказала, но ее молчание отозвалось во мне криком вины. Я почувствовала упрек в ее жесте, когда она сжала мои руки своими костлявыми пальцами, словно боялась, что я уйду и больше не вернусь домой. Потом она сказала, что Нова слишком настойчива, что она постоянно предлагает мне встретиться, но, когда гуляет с другими одноклассницами, никогда не зовет меня к ним присоединиться. Она игнорирует меня, но зачем-то притворяется, что я ей нужна.

И я не пошла к Нове.

Она ойкнула, когда кто-то ущипнул ее за попу. За ее спиной стоял Уэйд с самодовольной улыбкой восходящей звезды спорта. Высокий, нахальный, он держался так, будто считал, что весь мир лежит у его ног. Я терпеть не могла таких, как он.

– Это дочь наркоманки. – Он обнял мою подругу, и она покраснела. – Не стой к ней слишком близко, она, возможно, заразная, – прошептал он.

Я рванулась к нему, но потом застыла на месте, едва сдерживаясь. Он поднял брови и противно рассмеялся.

– Ой, не надо, не делай этого. Всем известно, что ты тоже не в форме. – Он притянул Нову к себе, злобно глядя на меня. – Почему бы тебе не дать ей мой адрес? Если твоей матери нужна доза, я подкину ей денег. За небольшую услугу с радостью это сделаю…

Тут уж я не удержалась и ударила его кулаком по лицу. Костяшки пальцев сразу же заболели, но ярость кричала громче, чем Нова, чем те, кто бросился меня останавливать. Мне хотелось разбить ему лицо, превратить его в кровавое месиво, похожее на мое сердце. Агрессия всего лишь еще один отголосок чужой болезни, но Уэйд заслуживал моей горькой ярости.

Вскоре я оказалась в кабинете у директора.

Вызвали маму, и, когда она пришла, ее глазами на нас смотрел призрак. Она явилась вся расшатанная, размытая, словно живая клякса. Школе не потребовалось много времени, чтобы сообщить об этом в соцслужбу.

Визитеры начали приходить всего после двух звонков. И мне пришлось им лгать, чтобы нас не разлучили, пришлось изворачиваться, чтобы они не забрали меня у нее.

Они звонили в дверь без предупреждения в любое время суток, и было так страшно знать, что они стоят в коридоре и ждут, когда я открою.

– Черт!..

Ставни резко взлетели к потолку, бескровная мамина рука поерзала по матрасу. Двое сотрудников службы опеки звонили в дверь, а я отчаянно трясла маму за плечи.

– Мама, просыпайся! Нас пришли проверять! Вставай!

Я вылила на нее стакан воды, и в ответ она что-то прохрипела. Мне оставалось только бросить ее там, широко распахнув балконную дверь, и выйти в коридор.

Когда я открывала входную дверь, они всегда спрашивали: «Где твоя мама?»

«Она ушла», – обычно отвечала я.

Но они все равно входили, вошли и эти, сегодняшние. Как и всегда, сели на диван, и их внимательные глаза оглядели комнату, мучая мое сердце.

«Как поживаешь?» – таков всегда первый вопрос. Затем визитеры спрашивали, как дела в школе и регулярно ли я питаюсь.

И я лгала.

«Твоя мама готовит еду?»

«Заботится ли она о твоих нуждах?»

«Как часто она оставляет тебя одну?»

«Есть ли у тебя друзья?»

«Твоя мама когда-нибудь пыталась изолировать тебя от друзей?»