«Мирея, – говорили они, обескураженные, понимая, что я отталкиваю их враждебными ответами. – Ты же совсем одна».

Нет! У меня есть мама.

Заблуждение. Я боролась за нее, но на самом деле ее давно не было рядом.

«Мирея, мы хотим тебе помочь».

«Нет, вы хотите отобрать ее у меня. Хотите разлучить нас, навсегда отдалить нас друг от друга, отправить меня в другую семью и оставить меня там расти без мамы».

«Мирея, ради вашего же с мамой блага…»

Но я не могла понять, в чем благо, если речь шла о том, чтобы лишить семьи нас обеих.

У меня, кроме мамы, больше никого нет. Эти люди, возможно, действовали из лучших побуждений, но… я могла ее спасти. Я могла бы это сделать. Просто нам нужно немного времени.

Они вручили мне несколько листовок о реабилитационных центрах, но я не стала их просматривать.

Вдруг входная дверь открылась, и она вошла, держа в руке пакет из супермаркета; солнцезащитные очки скрывали ее глаза. И только я знала, что она вышла через заднюю дверь, скрыв халат под длинным темным пальто.

– О, добрый день, – сказала она, как хорошая мать, которой должна была казаться.

Беда в том, что ей от этого нет никакой пользы. Я не помогала ей. Я поздно это поняла, потому что была слишком эгоистичной, чтобы поступать иначе. Я помогала призраку.

И тому злу в ней, что повелевало немыми звездами.

«Открой!»

Резкий толчок позади меня. Дверь в ванную тряслась на петлях. Я дрожала от мучительного ужаса, привалившись к ней спиной, опустошенная болью. Я так крепко зажала таблетки в потной руке, что не могла дышать.

«Мирея! Открой эту чертову дверь! – Дикий, нечеловеческий крик, череда пинков, ударов, оскорблений, произнесенных ее голосом, но не ее душой. Призрак кричал, швырял ее на деревянную створку двери, заставлял рычать от ярости и изрыгать такую едкую злобу, что она разъедала мне сердце. – Проклятая идиотка! Гадина! Открывай немедленно, или клянусь, клянусь, я тебя убью! Ты меня слышишь? Открой!»

Она проплакала всю ночь. Вылила все слезы после того, как я, вконец опустошенная, выбросила таблетки в дверную щель. Утром я увидела маму на диване, она сидела, поджав ноги, солнечный свет касался ее бледного лица.

– Золотце, – улыбнулась она мне грустно, растерянно, протягивая руки.

Я колебалась, нервно сглатывая. Ее двойственность пугала меня, пожалуй, больше всего. Она была хрупкой и вспыльчивой, печальной и агрессивной, полной путаных эмоций и противоречий. Диковинный, жутковатый цветок.

Я медленно подошла, как детеныш животного, и она прижала меня к груди. Худая, с тонкими костями, она целовала мои щеки, и я слышала, как медленно билось ее сердце.

– Мне очень стыдно за вчерашнее, – прошептала она с искренностью мученика, пытающегося скрывать свои страдания от тех, кого он любит.

Ее рука поднялась, чтобы погладить мои волосы. От нее пахло лекарством. Я ненавидела этот запах. От ударов об дверь у нее на плече остались синяки.

– Что бы я делала без моего маленького ангела…

Комок досады с привкусом отвращения и жалости застрял у меня в горле. Я чувствовала, как запульсировали на моей душе синяки, когда я позволила ее теплому прикосновению обмануть меня, внушить ощущение, что я в безопасности.

Я боялась, что ей всегда всего будет мало, даже меня.

Что однажды она придет домой с иглой в руке или мне позвонят из полиции и скажут, что нашли женщину без сознания из-за передозировки.

«Пожалуйста, перестань себе вредить. Я позабочусь о тебе, у меня есть то, что тебе нужно. Я даю тебе всю свою любовь. Пожалуйста, позволь мне тебя спасти!»

– Помнишь, как мы ездили в Филадельфию? – пробормотала она, погрузившись в воспоминания о беззаботных временах. – Ты тогда потерялась. К счастью, какие-то добрые люди… тебя нашли. Помнишь?

Нет, хотела я ответить. Мне было шесть лет, и единственное, что я помнила, – это маму в лучах солнца, улыбающуюся, счастливую. По-настоящему счастливую.

Не знаю почему, но через несколько мгновений она добавила:

– Это дедушка назвал тебя Миреей. Я тебе когда-нибудь об этом говорила? – Тихий, как и ее сердце, шепот. – Так звали твою прабабушку. Если верить старому колумбийскому преданию, она была жрицей, повелительницей чудес.

Именно это я и пыталась совершить – чудо.