Ботинки заскрипели резиновыми подошвами по полу. Призрак затуманил ей глаза, но, наверное, уже прошло несколько часов, как мама приняла то, что раздобыла без труда. Она плохо соображала, но все же была ближе к реальности, чем в последний раз, когда я ее видела. Цвет лица по-прежнему серый, волосы такие же тусклые и длинные, она почти не прибавила в весе. На мгновение у меня возникло удручающее чувство, что не прошло и дня с тех пор, как я оставила ее в центре.

Я с болью смотрела, как она беспомощно сидит на полу моей квартиры.

Как бы мне хотелось однажды показать ей это маленькое королевство. Если бы она освободилась от ядовитых корней, проросших сквозь ее сердце, я открыла бы перед ней дверь и показала мир, который приготовила для нее. И, возможно, это стало бы началом чего-то хорошего.

Но пока у нас обеих ничего не получалось.

Где-то в уголках моей залатанной души пряталось желание ее ненавидеть. Какая-то крошечная часть меня, например та, в форме рыболовного крючка, которая никогда не заживет, может быть, и ненавидела ее. Но я все равно ее любила, вопреки всему любила ее такой любовью, которую ни одно чудовище, даже то, что жило внутри мамы, не могло уничтожить.

Правда в том, что, сколько бы горя она мне ни приносила, я всегда буду ее любить. Чувствуя присутствие Андраса за спиной, я медленно подошла к маме и опустилась рядом на колени. Я знала, что он не спускает с меня серьезных глаз, но для меня больше ничего не имело значения, кроме этой фигуры на полу. Я медленно села перед ней, и мы оказались лицом друг к другу, словно две половинки расколовшегося сердца. Мы опять вместе упали с высоты на самое дно, и, как всегда, именно здесь, в крайней точке отчаяния, мы снова встретились.

– Почему? – Ее слабый голос нарушил тишину. Когда я снова услышала его, по груди пробежала судорога, словно я коснулась чего-то, что навсегда останется детским. Мама не смотрела на меня, но в этих словах я уловила острую муку. – Почему ты меня там оставила?

– Ты разрывала меня на части, – прошептала я тихо, и это признание вновь обнажило незаживающие синяки, порезы и раны в душе. От слез и температуры я плохо видела маму, ее очертания размылись. – Ты убивала меня, мама…

Она подняла лицо, чтобы встретиться со мной взглядом. В ее покрасневших глазах отражалось неизмеримое страдание. То, как я отшатнулась, когда она попыталась прикоснуться ко мне, разбило ей сердце и в то же время помогло кое-что понять. Она испугалась, подумав, что я ее боюсь, но, видя сейчас все ту же избитую, отчаянную любовь в моих глазах, мама поняла, что меня пугал живший внутри нее демон.

Она медленно закрыла глаза и протянула руку. Дрожащими пальцами коснулась моего подбородка, словно я была чем-то драгоценным, по чему она очень скучала и что опасалась сломать неосторожным движением. Сердце забилось, когда я почувствовала прикосновение ее мягкой, маленькой ладони с сухой и тонкой, как бумага, кожей. Мы смотрели друг на друга, объединенные одной и той же бедой, и моя душа в этот миг отчаянно любила ее.

Мой несчастный заколдованный лебедь. Мое прекрасное неслучившееся чудо.

– Мне… – «…очень жаль», наверное, хотела сказать мама, но голос ее подвел. Она покачала головой, и слезы потекли по ее щекам.

Я не узнавала ее, это не та женщина, которую я обманом положила в клинику. Куда-то подевался призрак, который кричал и царапал воздух, отрицая наличие проблемы.

Возможно, благодаря терапии мама начала распознавать расставленные в ее голове ловушки, начала понимать, что настоящая жизнь заключена не в таблетке, а в мире, столь прекрасном, ужасном, сложном и в конечном счете достойном того, чтобы в нем жить. Возможно, стены ее полупрозрачного сада треснули, в них образовалась трещина, которую никакой экстаз больше не мог залатать. Исчезла опора из сильного и свирепого чувства, повелевающего существовать, не живя и не умирая.

«Я хотела тебя защитить… Стать для тебя семьей, которую ты заслуживаешь».

Она нахмурились от печальных мыслей и слегка наклонила голову, глядя на меня с тем рассеянным умилением, с каким любуешься чем-то нежным и очень сильным.

«После аварии… я только и думала о том, что это случилось по моей вине… Я должна была прожить остаток жизни, заглаживая перед тобой вину, отдавая тебе все, что могла, а вместо этого…» – Мама стиснула зубы, сдерживая рыдания. Она закрыла глаза, ее рука соскользнула с моего лица и сжалась в кулак на бедре.

Мама при мне никогда не плакала. Она никогда не обнажала перед миром ранимую, слабую, несовершенную сторону своей человеческой сущности. Эта женщина всегда была слишком гордой, слишком охотно лгала во благо кого-то другого, даже когда ноги едва держали ее, а мне приходилось перевязывать раны, которые она себе по неосторожности наносила.

Даже когда она не ела, впадала в безразличие к себе и к жизни, неделями не принимала душ, а я терпеливо мыла ей голову, пытаясь напевать какую-нибудь ее любимую песню.