Он нанес татуировку, видимую только в сумерках…

– Каждый носит свою шкуру, – тихо сказал он, словно угадав суть моих вопросов. – Но именно то, что никому не видно, на самом деле нас и определяет.

– И эта татуировка, она что-то о тебе говорит?

Андрас тряхнул волосами, и уголок его рта приподнялся. Улыбка была такой недоброй и насмешливой, что у меня сердце ушло в пятки. Наверное, мой вопрос вызвал у него ироничную реакцию.

– Эта татуировка – дань уважения прошлому, которое я в себе несу.

Я надеялась, что на этот раз он расскажет нечто, что позволит мне встать на цыпочки у края его глаз и заглянуть в синеву пропастей. Зачем – не знала. Но когда ты встречаешь человека и он видит самые мрачные стороны твоей натуры, в тебе возникает чувство сопричастности, которое пускает в душе корни, порождает странные желания, например потребность отдаться на волю его штормам, пока они не накроют вас обоих.

И, возможно, Андрас это понял.

Возможно, он прочитал это в моем робко выжидающем взгляде и в тишине, которую я навязывала ему как необходимое условие для откровенности.

Он стоял и смотрел в мои темные глаза, затем отвел взгляд. Когда следующие слова сорвались с его губ, я поняла, что именно их и ждала все это время.

– Имя Андрас, – пробормотал он, произнося звуки имени так, словно оно было ему чужим, – имеет очень древнее происхождение. В католической религии так звали одного из падших ангелов.

«У каждого из нас есть свой ангел», – сказала мне однажды мама. Хранитель, который защищает и старается присматривать за мной, как я присматривала за ней.

Но Андрас – ангел, который поднял мятеж против Бога.

Ангел, который покусился на слишком многое.

Ангел, у которого вырвали крылья и который пытался их вернуть земными методами, черными и грязными, не знающими нежности. В свободном падении, со всей яростью отвергнутой души, обреченной хранить память о потерянном рае.

Этим именем не называют ребенка, когда он, благословленный жизнью, впервые открывает глаза. Однако этот ангел имени не скрывал. Нет, он облачился в него, носил как плащ, как терновый венец. И, слыша это имя, которое было высечено на нем, словно прекрасное оскорбление, любой мог бы подумать, что если бы существовал предел презрению мира, то он лежал бы у него под кожей. Он оставил бы его на виду, а взоры остальных обратились бы в другую сторону, чтобы не видеть того, что он не боялся нести на себе.

Но я… я поняла, что он имел в виду. Я знала, каково это – носить на себе отметины.

Я не отвела бы взгляд. И сейчас я предпочитала смотреть на него, а не на небеса, которые меня обманули.

Андрас выдержал мой взгляд, не отводя пронзительных глаз. Мгновения глубокой тишины покалывали кожу моих обнаженных рук. Он бросил полотенце на кресло и, глядя на меня с той же обезоруживающей невозмутимостью, тихо прошептал:

– Иди сюда.

Пульс участился. Я замерла. В воздухе как будто что-то изменилось. Андрас сел на диван. Впервые за этот вечер он оказался ниже меня, но я почувствовала, как сила его взгляда пригвоздила меня к полу. Он откинулся на спинку и не сводил с меня глаз. Я не могла отделаться от мысли, что его пасмурные радужки и адский фиолетовый свет, подсвечивающий посеребренные контуры татуировки, не скоро исчезнут у меня из головы.

– У тебя всегда такой растерянный вид, когда ты на меня смотришь, – он говорил тихим шепотом, – как будто… ты боишься.

Я хотела покачать головой, но не смогла.

– Я не тебя боюсь.

– Не меня… – Андрас опустил подбородок, его глаза были подобны сияющим клубящимся облакам, – а того, что может случиться, если ты останешься со мной наедине.

«Зачем ты считаешь мои ссадины?» – хотела крикнуть моя душа.

А я каждый раз позволяю тебе к ним прикасаться. Они воспаляются под твоими пальцами, и это меня пугает. Я не знаю, что ты такое.

Я буду всегда носить на своей коже вопросительный знак, но и ты соприкасаешься со мной слишком плотно, чтобы не стать еще одним моим шрамом.

– В прошлый раз ты ушел, – сказала я, не давая голоса жившему во мне раненому зверю. «Убежал» прозвучало бы слишком провокационно.

Хотелось укусить его словами, оставить на нем след, как от зубов – поставить печать своего превосходства, которое я ощущала с тех пор, как встретила его. Наверное, я плоховато справлялась со своей ролью в его трагифарсе, но я никогда не поддамся внушению его глаз.

– Ты хотела бы, чтобы я остался?

От его изучающего взгляда во мне возникало желание, оно закручивалось спиралью в животе.

– Нет.

– Твои глаза врут хуже тебя.

– Мои глаза… – Я сжала пальцы, от раздражения нахмурив брови. – Мои глаза не врут. Прекрати произносить эти идиотские фразы. Я не обязана ничего тебе демонстрировать!

– Тогда иди сюда.

Его серьезные глаза не ждали от меня ответа. Они желали, чтобы я подошла ближе, и все. Андрас хотел, чтобы я оказалась у него на коленях, в пределах досягаемости его рук, чтобы он мог трогать меня. Эту очевидную для нас обоих мысль он сейчас скрывал за непроницаемым взглядом гораздо лучше, чем я.