Израильтяне изображаются здесь скотоводами — кочевым или полукочевым элементом (что радикально отличает их от земледельцев-египтян). Соответственно, их празднество (включавшее в себя, помимо прочего, жертвоприношение ягненка, что казалось египтянам кощунством) предполагалось как выход в необитаемую пустыню — вероятно, к специальному скотоводческому святилищу или святому месту. Так должно было произойти, однако отказ Фараона позволить этот обязательный ритуал вызвал космический кризис, приведший к стихийным бедствиям и в итоге к гибели египтян.

Дополнительный свет на особенности весеннего праздника проливают месопотамские параллели. Как показывает В. В. Емельянов [122] , уже там сложилась семантическая оппозиция весеннего праздника, связанного с идеей эксклюзивности и разделения, и осеннего праздника, связанного с идеей инклюзии, характерная и для еврейского ритуала (Песах vs Суккот). Так, мы уже упоминали, что к весеннему празднику допускались лишь свои (обрезанные), тогда как в отношении осеннего праздника аналогичных ограничений нет. Более того, вавилонские тексты, также принадлежащие оседлым земледельцам, подчеркивают, что на время весеннего праздника из города в принудительном порядке должны быть изгнаны чужие элементы — кочевники, больные и ритуально-нечистые — во избежание гнева божества [123] . Соответственно, в рамках этой семитской хронопсихологии, не отпуская евреев, Фараон как бы делает собственную страну нечистой в глазах собственных богов, что и проявляется затем в космическом кризисе.

Уход кочевников на весенний праздник мог иметь и хозяйственный смысл. Предположительно, к началу весны молодой скот, родившийся зимой, уже достаточно подрос, чтобы быть готовым к дальнему переходу. И напротив, оставаясь, представлял угрозу для посевов (а также, по-видимому, эпидемиологическую угрозу). Выход евреев из Египта — точнее, борьба за этот выход — также сопровождается гибелью урожая и болезнями. С точки зрения библейского текста Бог обрушивает на египтян эти и другие кары, принуждая отпустить евреев, и одновременно каждый раз «ожесточает сердце Фараона» (Исх. 9:12, 10:20), чтобы тот не отпускал их и тем неминуемо приближал собственную гибель. Эти кары, известные как «десять казней», образуют своего рода родовые схватки израильского народа. Между тем, если сопоставления с вавилонскими параллелями верны, изначальный смысл этого мотива мог быть иным: в весенний праздник кочевой и оседлый сектора (прото)израильского общества разделялись, так что скотоводы со своими стадами покидали населенные пункты и уходили на все лето пасти скот в горах и на пустошах. Напротив, к осеннему празднику, знаменующему начало дождей и холодного сезона, кочевники возвращались зимовать и праздновали вместе с оседлым населением. Рассказ о выходе из Египта, таким образом, может быть в какой-то степени историко-символической проекцией этого хозяйственного ритма; запретив евреям уходить, Фараон нарушает вселенский ритм. Это может отражать политику египтян в подконтрольном им Ханаане: с подозрением относясь к кочевникам-скотоводам, египтяне со временем все больше пытались посадить их на землю и сделать экономически полезными для Египта в качестве дополнительных производителей зерна на экспорт. Такова может быть одна из предысторий мотива выхода из Египта. В любом случае текст, по-видимому, указывает, что весенний праздник — до того, как стал посвящен выходу из Египта — уже существовал в рамках более архаического ханаанейско-израильского календаря.

Чему был изначально посвящен этот весенний праздник? В первой главе мы отмечали возможность, что именно с ним были связаны мифы о предвечной битве божества с морским чудовищем. Связана с весенним праздником и вавилонская поэма о сотворении Мардуком мира в борьбе с Тиамат — «Энума Элиш». Некоторые моменты в библейском рассказе подтверждают такую вероятность (ср. также Ис. 51:9–10). Так, выход из Египта связан с чудесным раздвижением моря (а в параллельной праздничной истории в Книге Иисуса Навина (3) — реки Иордан); исследователи предполагают, что это и есть рудимент древней победы божества над морской стихией, связанной с этим праздником. Подтверждается это и повторяющейся в пророческих текстах ассоциацией между Египтом (историческим противником) и мифологическим морским чудищем, которое упоминалось в главе 1 при разговоре о Левиафане и Раѓаве. Таким образом, мы можем иметь дело с архаическим праздником, который был искусственно демифологизирован и переставлен на исторические колеса.

Вероятно, сохранились с архаических времен и некоторые связанные с весенним праздником ритуальные элементы, прежде всего жертва ягненка. Именно она, а не весь праздник первоначально носила название Песах, происхождение которого вызывает затруднения. Библейский рассказ этимопоэтически образовывает это название от глагола pasah, который трактует как «миновал». Тем не менее в других местах Библии значение этого слова иное, что ставит приведенную этимологию под сомнение; она производит впечатление вторичного объяснительного элемента. Стефани Антониоз показала, что название Песах может быть связано с аккадским глаголом passahu («успокаивать, умилостивлять»), который встречается несколько раз на различных этапах событий «Энума Элиш» [124] . Принося в жертву молодого ягненка, израильтяне могли умилостивлять Бога и просить за остальной приплод [125] . Напротив, в осенний праздник Суккот приносились уже многочисленные жертвы взрослого скота — по-видимому, изначально это были стареющие особи, на смену которым за лето подросли родившиеся зимой ягнята.

Тем не менее Песах в Пятикнижии — отнюдь не чисто скотоводческий праздник. Напротив, он также приурочен ко времени созревания первых зерновых (ячменя, ср. Лев. 23:10). В один из дней Песаха Богу подносили первый сноп срезанного ячменя, что «выкупало» остальной урожай зерновых, как жертва ягненка-первенца «выкупала» остальной приплод. Длился урожай зерновых около двух месяцев, а именно до праздника Шавуот. Таким образом, весь сюжетный и календарный цикл Песах — Шавуот (выход из Египта — Синайское откровение) обладает непосредственным сельскохозяйственным смыслом. В прошлом предполагали, что здесь слились две различные — ханаанейская земледельческая и израильская скотоводческая — традиции, однако текст этого не подтверждает. Близкую параллель жертве пасхального ягненка представляла, по-видимому, жертва zukru, известная из текстов, обнаруженных при раскопках западносемитского городища Эмар — вполне оседлого земледельческого города. Как и Песах, это жертвоприношение имело всенародный характер и приносилось у ворот города, что может соответствовать роли дверных проемов в ритуале Песаха.

Песах: нанесение крови жертвенного животного на притолоки дверей. Христианская иллюстрация из книги А. Халта «Ветхий Завет для начальных классов воскресных школ», 1919 г.

Hult, Adolf. Bible primer, Old Testament, for use in the primary department of Sunday schools. Rock Island, Ill., Augustana book concern, 1919 / Wikimedia Commons

Соответственно, имеет смысл полагать, что в первоначальном виде весенний праздник, впоследствии ставший отмечать выход из Египта, был значим не только для кочевников, но и для земледельцев, в том числе он организовывал взаимодействие между этими двумя секторами общества. И те и другие по-своему «выходили» из старого года, царства хаоса, в новый год урожая и благоденствия. Можно лишь догадываться о деталях первоначального мифа, сопровождавшего этот «выход», буквальный для одних и символический для других, однако мотивы порабощения, стихийных бедствий, болезней, умиротворяющей жертвы и победы божества над водной стихией составляли, по-видимому, его значимые элементы.

Еще один важный аспект празднования Песаха связан с особым пресным (то есть бездрожжевым, неквашеным) хлебом — мацой. По-видимому, он также связан с древнейшим комплексом весеннего праздника. Библейское законодательство запрещает употребление обычного хлеба в неделю Песаха, начиная с его кануна — дня жертвоприношения ягненка; вся закваска в домах должна быть уничтожена (Исх. 12:5, 12:19, 13:7, Втор. 16:3–4). Жесткая, невзошедшая маца, «хлеб бедности» (Втор. 16:3), противопоставляется пузыристой, стремящейся к расширению массе квасного теста, символизирующей хаотическое начало [126] . Библия приводит собственный этиологический рассказ о происхождении этого обычая, однако он производит впечатление натянутого и вторичного: