Л. Альма-Тадема, «Смерть первенца фараона», 1872 г.

The Rijksmuseum

Ритуал в том виде, в каком он описан здесь, отличается от нормативного ритуала Песаха, как мы знаем его в царскую эпоху. Там он, по-видимому, справлялся не по домам, а коллективно, в святилищах, а кровь — разбрызгивалась (возможно, на всех собравшихся, приобщая их к принесенной жертве, ср. 2 Пар. 30:16). Отличается и непосредственная обстановка пасхального пира: поскольку в ту же ночь израильтянам предстоит отправиться в путь, Песах они справляют, одевшись в дорожную одежду и с посохами в руках. Этот обычай также встречается в рассказе о выходе из Египта и не воспроизводился в храмовом ритуале (и не воспроизводится и по сей день).

Соответственно, грядущие потомки, которым предстоит жить на Земле обетованной, как бы заранее включены в ритуал Песаха еще в момент его зачатия и самим своим существованием будут затем из рода в род свидетельствовать, что выход из Египта — и тем самым образование израильтян как единого народа — действительно имел место. В раввинистической традиции, после разрушения Храма в 70 г. х. э., именно «рассказ детям» о событиях выхода из Египта становится центральным моментом праздника; со временем создается и специальный текст для этого рассказа — Пасхальная Ѓаггада. Более того, согласно раввинистическому предписанию, «каждый человек в каждом поколении должен видеть себя как будто лично он вышел из Египта» (Мишна Псахим 10:5).

Таким образом, вокруг выхода из Египта образуется комплекс мифа и ритуала, подобный отношениям мифа и ритуала в архаическом мире. Историческое или квазиисторическое событие (возможно, связанное с кризисом бронзового века) переносится на календарное время и начинает ежегодно циклически воспроизводиться, как воспроизводились в архаике события мифа. Тем не менее все древние мифологические элементы, как то победа божества над хаосом, отходят на второй план. На первый план, напротив, выходят элементы, в которых символика ежегодного обновления, связанная с весенним праздником, интерпретируется как однократное революционное событие в прошлом. Это событие изображено не только как историческое, но и как надысторическое — отмеченное непосредственным вмешательством Творца:

Эта специфика обусловливает и особенности ритуального воспроизведения выхода из Египта в праздновании Песаха. С одной стороны, действительно имеет место парадигматическое воспроизведение протособытия. С другой стороны, однако, подобие между ситуациями неполное: в ритуале никто не одевается в дорожную одежду и не выходит из привычной среды обитания. В свою очередь, само учреждение праздника накануне отмечаемого им события и его ориентация на грядущих потомков в библейском тексте подчеркивают, что речь идет не только и не столько о воспроизведении, сколько о свидетельстве. Выход из Египта скорее мемориализируется, чем буквально повторяется.

Выход из Египта стал, разумеется, парадигмой и прообразом для всех дальнейших актов божественного спасения и прежде всего обещанного пророками избавления эсхатологического. То, что Бог единожды вмешался в историю, в итоге как бы гарантирует, что Он вмешается в нее и вторично — в конце времен. Эсхатологическая интерпретация Песаха повлияла также на сложение христианского мифа, в котором крестная смерть Иисуса Христа, подобно жертве пасхального барашка, «выводит» всех причастных этой жертве не только в новый год, но и в новый мир: спасает не от однократной казни первенцев, а от смерти и греха как таковых. Однако это вторичное мифологическое преломление библейского сюжета стало возможно лишь за счет преодоления первичных мифологических элементов в первоначальном библейском рассказе. В этом смысле выход из Египта есть по своей сути миф, однако преображенный — перенесенный на историческую почву и символизирующий радикальный исход из бронзового века с его архаическим магизмом.

Выйдя из Египта через чудом раздвинувшееся море, израильтяне отправляются вглубь пустыни. Хотя целью их путешествия объявлена Земля обетованная, в действительности они сперва направляются к горе, известной под названиями Синай и Хорев, — по-видимому, к тому самому месту, на котором Творец впервые обратился к Моше и отправил его возглавить выход из Египта (Исх. 3:1ff). На первый месяц пути им хватает мацы, взятой из Египта, однако запасы заканчиваются. Впредь они будут питаться чудесной пищей, известной как ман (манна небесная); само это название объясняется как вопрос «Что [это]?» и представляет собой изумленное восклицание израильтян, впервые столкнувшихся с этим явлением. Каждое утро — кроме Субботы, перед которой выпадает двойная порция — белая россыпь этого мана появляется на поверхности пустыни, и все отправляются его собирать. Эту пищу невозможно было запасти впрок. Исследователи выдвигали разные гипотезы относительно того, какое природное явление может стоять за этим образом, однако для текста существенно его сверхприродное происхождение.

В третьем месяце года, около двух месяцев спустя выхода из Египта, они достигают, еще не зная этого, священной горы Синай/Хорев. Существуют различные версии, какую именно географическую гору следует с ней отождествлять. Одна из версий — популярная в христианском и мусульманском мире — идентифицирует ее с Джебель-Муса (горой Моше) на том основании, что она находится на полуострове, который теперь называется Синайским. Тем не менее текст допускает и другие возможности локализации Синая, оставаясь крайне неконкретным в этом вопросе.

Здесь, на этой горе — возможно, издревле священной для каких-то бедуинских племен, — израильтянам предстоит стать свидетелями еще более удивительного события, известного как Откровение: явление Творца всему народу. Согласно библейскому рассказу, Бог непосредственно «спустился в огне» на вершину Синая/Хорева, так что вся гора стала дымиться (Исх. 19:18). Это явление сопровождалось также густым облаком, громами, молниями и звуками, подобными торжественному и устрашающему трубному зову. Более того, из этого облака Бог обращается к израильтянам с речью, чтобы заключить с ними договор.