— Вот он, мой единственный сын. Моя надежда. Я отдаю его в распоряжение сипахсалара, и да хранит его аллах! Ты защитишь честь своего народа, сынок…

От волнения старик не мог сказать больше ни слова, но если бы и продолжал говорить, его никто бы уже не расслышал, потому что толпа забурлила и зашумела подобно штормовому морю, выражение уныния на лицах сменилось выражением гордости, чувства собственного достоинства.

— Джихад![17]

— Джихад! — неслось со всех сторон.

Я был так взволнован, что едва не задохнулся от радости. Я готов был броситься к Абдулу Кудусу, обнять его и самыми пылкими словами выразить свою благодарность. И не ему одному. Я видел, что в сотнях сердец сейчас закипала жажда священной мести, и был счастлив от сознания того, какую неисчерпаемую, неистребимую силу таит в себе народ. Его унижают, топчут, на него постоянно обрушиваются безжалостные удары судьбы, но он не сгибается и в нужный момент находит в себе поистине неистощимые возможности.

Между тем Яхья-хан тяжело поднялся со своего места и, приблизившись к Абдулу Кудусу, крепко пожал его руку. В этом рукопожатии были и восхищение, и благодарность. Затем он обернулся к толпе и громким, торжественным голосом провозгласил:

— Пусть тот из вас, кто хочет защищать честь родины, готовится в путь. В среду утром мы отправляемся в Гардез — в стан сипахсалара!

Восторженным гулом встретил народ эти слова. Из толпы вновь раздались звучащие как клятва восклицания:

— Джихад!

— Джихад!..

3

Итак, с часу на час мы должны были вновь двинуться в путь — в Вазиристан, который был для нас не чем иным, как неведомым, темным лесом. Сейчас еще мы находились, как ни говори, на своей земле, здешние люди чувствовали свою подчиненность Афганистану. Но Вазиристан… Как знать, чем дышит его народ!

Яхья-хан кое-что рассказал нам об этом крае, посоветовал, с кем следует повидаться в первую очередь, вообще старался подбодрить нас. И все же мы ощущали некоторую тревогу, не знали, что ожидает нас впереди.

Не могло прибавить бодрости и то, что близ границы располагались форты, укрепления, военно-воздушные базы англичан. Силы были довольно внушительные, и англичане сосредоточили их здесь не случайно: это был метод запугивания народа, своеобразного психологического давления на пограничные селения. И еще один коварный прием имелся в арсенале колонизаторов: разжигание борьбы между племенами и родами, провокации, вызывающие резню и кровавые схватки. Англичане не гнушались ни подкупом сердаров и ханов, ни интригами, ни мошенничеством… Взвешивая все это, я невольно ловил себя на опасении, что сейчас они, быть может, только и выжидают момента, когда мы двинемся в путь. Более того, возможно, их приспешники давно следуют по нашим следам, докладывая о каждом шаге и каждом намерении?

Да, несомненно, все могло быть!

Настал момент прощания с Яхья-ханом. Теперь уже я относился к нему совсем не так, как при первой встрече, я словно бы и сам проникся всей сложностью его положения, всей ответственностью, какая давила на его согнутые годами плечи. Нет-нет, он был человеком с чистой душой, он тревожился не за себя, а за судьбу своего народа, и потому не считал себя вправе самостоятельно выносить решение, от которого так много зависело. Мы ждали от него безоговорочной поддержки Кабула, но при этом не задавались вопросом: а что, собственно, сделал Кабул для своих подданных, чтобы они, не размышляя, откликнулись на его зов? Что сделал Кабул? Улучшил ли условия существования этих провинций?

Нет, ничего не сделало государство для своих граждан, да еще брало с них налоги и разные подати. И быть может, я на месте Яхья-хана проявил бы не больше решительности.

Так что если народ решил выступить на стороне Кабула, а не англичан, то решающей здесь не была преданность государству. Исход нашей миссии определялся скорее чувством патриотизма и национальной гордости.

Так не помогут ли они нам и по ту сторону границы?..

…И вот мы снова в ущелье. И впереди снова Хайдар-ага. Походка его упруга и легка, голова гордо поднята.

В Вазиристан вела и другая дорога, более оживленная и простая, однако же и более опасная, потому что там легко было нарваться на англичан. И Яхья-хан посоветовал нам идти пешком, тропами, на которых нас не подстерегали неожиданности. Он добавил, что кроме него ни один человек не узнает нашего маршрута.

В это ущелье солнце не проникало, и весна в нем никак не ощущалась: сырой прохладный воздух, холодный влажный камень… Лишь горные кручи были озарены яркими лучами: время приближалось к полудню.