– Домой.

– Почему?

– Потому что я устал смотреть, как ты ведешь себя как какой-то мученик.

– Мученик?
– сказал он, вставая передо мной.
– Ты так думаешь? Ты думаешь, я сам это выбрал? Ты думаешь, я делаю это нарочно?

Теперь он был зол, но я не отступал. Я устал уступать.

– У тебя есть какое-то другое объяснение?

– Я не выбирал быть больным.

– Нет, но ты решил позволить этому определять тебя.

– Ты не понимаешь.

– Я многое понимаю. Ты говоришь, что это касается не только тебя? Что ж, ты ошибаешься. Это касается тебя. Это касается твоих проблем. Не ВИЧ, а твоя решимость позволить ему определять, как ты проведешь остаток своей жизни.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Думаю, да. Ты используешь это как предлог, чтобы оттолкнуть меня снова и снова, но с какой целью, Ник? С какой целью? Просто чтобы доказать, какой ты благородный? Ну, это чушь собачья. Ты пытаешься спрятаться за свою семью или за заявления о том, что все это для моего же блага, но, правда в том, что ты полон решимости продолжать наказывать себя за то, что произошло пять лет назад. Я устал от этого, Ник. Я буду твоим другом или любовником, но я не стану орудием твоего самобичевания.

Он отвернулся, пряча выражение лица. Я не знал, был ли он рассержен, уязвлен или и то, и другое вместе. В тот момент мне было все равно.

Глава 11

ПО мере того, как мы приближались к декабрю, страх нависал надо мной с черной настойчивостью мультяшной дождевой тучи, преследуя меня по пятам как внутри, так и снаружи. С каждым днем фортепианный концерт становился все ближе. Как и визит моих родителей.

Моя мама позвонила за несколько дней до их запланированного приезда. Я надеялся, что она звонит, чтобы отменить встречу, но не тут-то было.

– Твой папа сказал мне, что мы должны остановиться в отеле.

– У меня дома только одна кровать, мам. Вторая спальня - это мой кабинет.

– Твой кабинет? Для чего, черт возьми, тебе нужен кабинет?

– Для м-моей работы.

Мне не нужно было видеть ее, чтобы понять, что она закатила глаза.

– Правда, Оуэн. Я не понимаю, почему ты не можешь найти нормальную работу. Мы потратили все эти месяцы на то, чтобы ты практиковался в наборе текста, не для того, чтобы ты мог спрятаться от мира. Мы сделали это для того, чтобы ты мог попытаться вписаться в жизнь.

Я не стал утруждать себя расспросами о том, что именно делает мою работу ненормальной. Я не стал пытаться отстоять тот факт, что в моей второй спальне вместо кровати стоял письменный стол. Я сидел там, слушая, как она жалуется на каждый аспект моей жизни, и чувствовал, как сжимаюсь, становясь тем ребенком, которым был когда-то, едва способным говорить без заикания.

Сотни раз я думал о том, чтобы отказаться от выступления. Я обдумывал, какие отговорки я мог бы придумать для Джун и Амелии. Я думал о том, какую ложь я мог бы сказать своим родителям, чтобы удержать их от посещения, и каждая следующая была нелепее предыдущей. У меня грипп. У меня корь. Мой дом конфискован. В конце концов, я ничего не предпринял, а время шло своим чередом.

Моя ссора с Ником продолжала давить на меня. Я горевал из-за него. Я видел его каждый день, но он был еще более отстраненным, чем когда-либо. Я чувствовал, что он бросил меня. Я хотел вернуть своего веселого, уверенного в себе, кокетливого друга. Я хотел снова взять его за руку. Прижаться к нему на диване. Я хотел растаять в его объятиях и позволить ему целовать меня. Затащить его в постель и отдаться ему всеми возможными способами. Но я боялся прикоснуться к нему, боялся, что он только снова оттолкнет меня.

За день до того, как должны были приехать мои родители, я сел за пианино Ника, пытаясь поупражняться. Мы с Джун закончили урок, и Джун ушла. Ник некоторое время стоял и разговаривал с Амелией у своей входной двери. Я лишь на мгновение задумался, что они обсуждали. Беспокойство мешало мне проявить излишнее любопытство.

Я сосредоточился на музыке.

Теперь я знал эту мелодию наизусть. Мне почти не приходилось смотреть на клавиши, не говоря уже о музыке. Я все еще смотрел на пианино с непоколебимой сосредоточенностью. «Ода радости», но это не было похоже на радость. Это было похоже на ужас. Жаль, что я не умею играть что-нибудь печальное. Что-нибудь, что соответствовало бы моему настроению.

Я поднял глаза, когда Ник вошел в комнату. Он оседлал скамейку и сел лицом ко мне. Это было то, чего он никогда раньше не делал, и мои пальцы пропустили ноту. Мое сердце бешено заколотилось, и я, споткнувшись, остановился. Я сидел неподвижно под тяжестью его взгляда, слишком подавленный, чтобы на что-то надеяться.

– Осталось два дня, - сказал он.

– Я не готов.

– Да, ты готов. У тебя все получится.

– Я боюсь.

– Чего? Участвовать в концерте?

– И этого тоже. Но больше всего я боюсь своей мамы.
– Я чувствовал, что с тех пор, как познакомился с Ником, я достиг огромного прогресса, и был уверен, что несколько дней, проведенных с ней, разрушат все это.