Шрифт:
– Да. Теперь ты в полной мере ознакомился с моим репертуаром.
– Тебе следует что-то с ним сделать.
– Он взял бутылку с водой и направился на кухню.
– Можешь потренироваться, пока я готовлю. Я позову тебя, когда все будет готово.
Через несколько мгновений кухню начали наполнять уютные звуки готовки - звяканье кастрюль, звук льющейся воды, скрежет ножа о разделочную доску, открывание и закрывание дверцы духовки. Я сидел, удобно потягивая пиво.
И играл на пианино.
Оно звучало совсем не так, как у Регины. Возможно, это и не было по всем понятиям игрой. Но когда алкоголь начал согревать меня, я осмелел. Я попробовал клавиши, от торжественных низких нот до бодрящих высоких. От ярко-белых клавиш до странно диссонирующих черных. Я снова и снова проигрывал единственную мелодию, которую знал, как играть, простую версию собачьего вальса, которой меня научила бабушка по отцовской линии, когда я был ребенком. Я должен был бы чувствовать себя нелепо, однорукий мужчина, играющий на пианино, но я почему-то знал, что Ник не будет возражать.
Я знал, что он не будет смеяться.
Полчаса спустя ужин был готов. Он подал мне запеченную рыбу, смесь из тушеных овощей и салат из свежих фруктов. Я уставился на все это, на мгновение задумавшись, обидится ли он, если я вернусь за своим куриным паштетом.
– Наверное, мне следовало предупредить тебя, что я немного помешан на здоровье.
Я посмотрел на него, на его накачанные руки и все такое.
– Я должен был догадаться.
Хотя это было не самое вкусное блюдо, которое я когда-либо ел, оно, несомненно, было самым полезным из тех, что я пробовал за последние годы. Только когда мы поели, и я начал пить третье пиво, Ник наклонился вперед, придвигаясь ко мне поближе.
– Так скажи мне, Оуэн. Почему ты живешь как отшельник?
Я только что сделал глоток и замер, удивленный вопросом, с полным ртом и бутылкой пива, застывшей на полпути между моими губами и столом. Я почувствовал себя уязвимым. Я с трудом сглотнул и осторожно поставил бутылку на стол, боясь, что моя трясущаяся рука опрокинет ее. Я поймал себя на том, что прижимаю левую руку к телу, обхватив себя правой в попытке скрыть культю. Это была старая привычка. Моя мать терпеть ее не могла.
– Я думал, ты подождешь, пока я буду готов поговорить об этом.
– Думаю, ты готов. Думаю, именно поэтому ты и заговорил об этом в первую очередь.
– Когда я посмотрел на него, то увидел, что он слегка удивлен, но в его глазах не было насмешки.
– Я был на твоем месте, знаешь ли. Я замкнулся в себе.
– В это было трудно поверить. Он казался таким уравновешенным. Таким нормальным, если такое вообще возможно. Но нельзя было отрицать, что я испытывал к нему тихое сострадание.
– Что это? Социальное тревожное расстройство?
Казалось, он не собирался отпускать меня от себя во второй раз, поэтому я ответил.
– Не совсем. По крайней мере, я так думаю.
– Значит, тебе никогда не ставили диагноз?
– Нет. На самом деле оно не так остро. Не то чтобы я паниковал или что-то в этом роде. Просто я бы предпочел этого не делать. Мне от этого неуютно.
– Ладно. Но почему?
– Это заставляет меня чувствовать себя неловко.
– Из-за чего?
– Из-за моей руки. И моего заикания.
Его брови поползли вверх.
– Ты не заикаешься.
– Не часто. Больше нет. Но, когда я начинаю нервничать, это начинает проявляться.
– Понимаю.
– Он снова откинулся на спинку стула, показывая, что допрос уже закончен и мы возвращаемся к менее щекотливым темам.
– Что ты делаешь завтра вечером?
– Ничего. А что?
– В городе открылся новый греческий ресторан. Я слышал, там можно бить тарелки. Пойдешь со мной?
– Зачем?
– Зачем бить тарелки? Я не знаю. Должно быть, это что-то греческое.
– Нет, я имею в виду, зачем ты меня приглашаешь?
Он пожал плечами.
– Почему бы и нет? Я устаю от готовки. И мне надоело сидеть дома одному. Думаю, тебе тоже.
Это было правдой, но я все еще колебался. Как бы мне ни нравилось быть с ним, мысль о появлении на публике заставляла меня нервничать.
– Я не знаю.
Он поерзал на стуле, стараясь не встречаться со мной взглядом, и внезапно стал выглядеть смущенным.
– Я не имел в виду свидание или что-то в этом роде.