Антикоагулянты — это лекарства, которые препятствуют свертыванию крови и образованию тромбов. Следственно, гепарин — это антикоагулянт, который быстро разжижает кровь и используется для предотвращения или лечения тромбов.

Антиагреганты — это лекарства, которые предотвращают склеивание тромбоцитов (клеток крови) и образование кровяных сгустков. Опять таки, следственно, аспирин — это антиагрегант, который предотвращает образование тромбов и часто используется при сердечно-сосудистых заболеваниях. Тикагрелор — это мощный антиагрегант, используемый для предотвращения тромбов у пациентов с сердечными заболеваниями, особенно после стентирования.

Ввести болюсно (можно еще просто болюс) — это быстрое однократное введение большой дозы лекарства внутривенно.

Резистентность — это невосприимчивость организма или его клеток к действию лекарственного препарата.

Норадреналин — это мощный препарат, используемый для повышения артериального давления у пациентов в шоковом состоянии.

Напряженный пневмоторакс — это жизнеугрожающее состояние, при котором воздух из поврежденного легкого попадает в плевральную полость (пространство между легкими и грудной стенкой) и не может выйти обратно, сдавливая легкое и сердце.

Пробуждение было похоже на медленное, мучительное всплытие со дна Марианской впадины. Хотя, кажется, у меня уже каждое пробуждение такое. Сначала сквозь толщу вязкого сна начали пробиваться первые неясные звуки: далекий гул города, щебетание какой-то особо оптимистичной птахи за окном.

Я рывком открыл глаза, и мир тут же отомстил мне за эту дерзость, взорвавшись в голове фейерверком из тупой, ноющей боли. Вчерашнее сакэ, выпитое в компании Савамуры и Нишинои, передавало мне пламенный, хоть и немного запоздалый, привет. Я сел, свесив ноги с кровати, и огляделся. Комната, залитая мягким утренним светом, была пуста. Вторая кровать, принадлежавшая моему загадочному соседу, была идеально, просто до омерзения идеально заправлена. Ни единой складочки, ни малейшего намека на то, что здесь вообще кто-то спал.

Я потёр виски, пытаясь вспомнить, слышал ли я, как он уходил. Нет. Этот парень был не просто человеком, он был призраком. Я встал, и пол качнулся под ногами, словно палуба корабля в девятибалльный шторм. Кое-как доковыляв до ванной, я сунул голову под ледяную струю воды. Это немного помогло. По крайней мере, дятлы в моей голове прекратили играть на барабанах и перешли на более мелодичную флейту.

Пока я чистил зубы, размышляя о вечном, мой взгляд упал на телефон. На экране сиротливо мигало уведомление. Я открыл его. Сообщение в общем чате «Семья».

Хана: «Братец, ты там хоть носки чистые надел?».

Я усмехнулся. Они никогда не упустит шанса съязвить. Я быстро напечатал ответ, стараясь, чтобы пальцы попадали по нужным буквам.

Я: «Нет, хожу в грязных, чтобы ко мне лишний раз не подходили. Лучше скажи: чего не спишь?».

Хана: «Да тут Карупин, видимо, влюбился в кошку соседей и уже с утра распевает такие сиринады, что вянут не только цветы, но и мои уши. Плейбой хренов!»

Я весело хмыкнул. Так, долг перед семьей выполнен, можно приступать к долгу перед человечеством. Я кое-как натянул на себя вчерашнюю одежду, которая, кажется, за ночь успела обидеться на меня и помяться в самых неожиданных местах, и поплелся на работу.

Дорога до больницы была недолгой. Люди, спешащие на работу, были похожи на муравьев, каждый из которых знал свой маршрут. Я шел, засунув руки в карманы, и размышлял. Размышлял о том, что этот сон, или кома, или что бы это ни было, затягивается. И что самое страшное — я начинал к нему привыкать. И это пугало. Пугало, потому что где-то там, в другой реальности, лежал на больничной койке профессор Шпаков. А я здесь, играю в доктора в чужом теле, в чужой стране.

Я уже почти подошел к больнице, когда мой философский настрой был грубо прерван. Сначала я услышал звук. Низкий рокочущий гул, который не спутаешь ни с чем. Это был звук дорогого, мощного двигателя. А затем, из-за поворота, выплыл он. Автомобиль.

Это был не просто автомобиль. Ярко-красный, цвета спелой, налившейся солнцем вишни, он блестел на утреннем солнце так, что глазам становилось больно. Я не особо разбирался в машинах, но даже мне было понятно, что эта тачка стоит, как годовой бюджет моей старой больницы вместе с главврачом и его честно заработанной дачей.

Машина бесшумно подкатила к главному входу, на парковку, предназначенную исключительно для руководства, и замерла. Дверь, взмахнув вверх, открылась. И на асфальт ступила нога в изящной черной туфельке на тонкой, как игла, шпильке. А затем появилась и она сама.

Мей Теруми.

На ней был идеально скроенный черный брючный костюм, который сидел на ней так, словно его шили на заказ лучшие миланские портные. Строгий, но с какой-то дьявольской элегантностью, он подчеркивал каждый изгиб ее фигуры, не показывая при этом ничего лишнего. Под пиджаком виднелся краешек белоснежной шелковой блузки. Лицо скрывали большие темные очки в стильной оправе, а в руке она держала небольшую кожаную сумочку.

Она захлопнула дверь, и машина тихо пискнула, становясь на сигнализацию. А затем она пошла. Спина прямая, как струна, подбородок чуть приподнят. Ее бедра плавно покачивались в такт шагам.