Шрифт:
Что-то влезло в окно и задушило несчастного старика!
«На окраине деревни почти все деревья засохли, а земля вспучилась, будто крот какой прорыл, корни наружу торчат кое-где», – вспомнились слова Петра Максимовича.
Андрей попятился от трупа, дыша сквозь стиснутые зубы, чтобы не заорать, и вылетел наружу. Заметался между домами, на помощь хотел позвать. В заколоченные не совался, а в другие забегал, звал хозяев.
Да только напрасно. Никто не откликнулся – некому было. Во всех домах лежали на кроватях мертвецы. Недавно померли: то ли прошлой ночью, то ли позапрошлой.
Одинаковые синие лица с застывшим на них, словно отпечатавшимся на коже выражением смертельного ужаса, вскинутые руки, багряные следы – борозды на шеях. Что-то заползало в окна, душило стариков и шло за следующей жертвой.
Некая голодная тварь пришла за жителями деревни. Та сила, которую требовалось кормить, задабривать, которой надо было выказывать уважение, уговор с которой следовало соблюдать.
«И мы ведь соблюдали, – печально сказал в голове Андрея голос покойного Петра Максимовича, – мы-то да, но ты – нет. Подвел нас, а мы тебе доверились. Тебе ничего не грозило, отсиделся в защищенном доме, а мы страшную смерть приняли. За что ты так с нами, Андрюша?»
Андрей выбежал из очередного дома и застыл посреди пустой деревни. Мертвецы шептали в его сознании, упрекали тихими шелестящими голосами, и он знал, что вряд ли сумеет заглушить эти голоса.
Хозяева леса забрали свое подношение.
Ведьмина ученица
Из клиники Эмма вышла совершенно раздавленная. Показалось, что на нее опустилась бетонная плита, прижала к земле, а железная рука стиснула внутренности в комок: не получается ни дышать, ни плакать.
Небо потемнело, похолодало, собирался дождь. Погода в последние дни не радовала разнообразием: дождь либо уже шел, либо собирался начаться. Эмме думалось, что все против нее: и природа, и погода, и собственное тело, и даже бог, наверное.
Телефон зазвонил. Мама.
– Как ты там? Как дела?
Эмма пошевелила губами, потом судорожно сглотнула и кое-как выговорила:
– Ты же дома? Не на смене?
Мать работала на складе, у нее был «плавающий» график.
– Дома, – ответила мама, немедленно поняв, что случилось плохое.
У них была тесная связь, они всегда отлично понимали друг друга. Мама была самым близким Эмме человеком, даже, как думалось частенько, единственным. Она одна воспитывала дочь, отец Эммы умер, когда ей было всего пять. Сильно пил, от водки и помер.
– Приеду сейчас, – сказала Эмма, – я неподалеку.
Квартира, где они всегда жили с мамой, пока Эмма не вышла замуж и не ушла жить к мужу, находилась в девятиэтажке на соседней улице. Эмма до сих пор была там зарегистрирована.
– Господи, ягодка моя, что с тобой?
Мама распахнула дверь, стоило Эмме позвонить. Услышав эту «ягодку», она почувствовала, что тяжесть в груди стала меньше, железный кулак ослабил хватку, и слезы хлынули из глаз. Эмма припала к матери и затряслась от рыданий.
Спустя минут двадцать, кое-как успокоившись и умыв лицо, Эмма сидела за кухонным столом. Перед нею стояли чашка чая, вкуснейшая мамина шарлотка и клубничное варенье, которое Эмма обожала и могла есть ложками, буквально килограммами. Отсюда и ласковое домашнее прозвище «ягодка».
Сейчас шарлотка и варенье не лезли в рот, чай остывал в любимой синей чашке.
– Ничего нет непоправимого, – уверенно сказала мама, усаживаясь напротив.
– Есть, – возразила Эмма. – Ты ведь знаешь, мы решили родить ребенка. Только не получалось, я была у нескольких врачей в разных клиниках. – Она задохнулась. – И сегодня… Это окончательный диагноз, мам. У меня не может быть детей. Я не смогу родить никогда и ни при каких обстоятельствах.
– Погоди, но есть столько разных обследований!
– Мама! Я прошла их все, все анализы сдала, какие можно. Я ведь тебе говорила. Так что не надо вот этого всего. Ничего не исправить.
Мать хотела что-то сказать, но умолкла, словно поперхнувшись.
– У меня не жизнь, а задница сплошная.
– Не говори так!
– А как говорить, мам? На работе полный швах. Мечтала в юридический центр устроиться, вкалывала, как лошадь, в отпуск годами не ходила, а теперь – всё, сокращают, увольняют, еще и придрались к ошибке. – Эмма покачала головой, на глаза снова слезы навернулись. – Ошибка была, согласна, не могу взять в толк, как я умудрилась ее допустить. Но разве это может перечеркнуть годы труда? – Эмма сама себе ответила: – Видимо, может. Да ладно работа, работу новую можно найти. Но ведь и в семье! С Вадиком мы в последнее время ссоримся каждый день. Он вчера сказал, наши отношения топчутся на месте, не движутся. Кто его знает, куда он «двинется»? К другой бабе?