Она помолчала, словно осмысливая даже не его слова, а коннотацию, в которой он их произнес.

– «Мира», «тобой»… Означает ли это, что я больше не подозреваемая? – спросила она наконец.

– Нет, – честно признался Зубов. – Но этот разговор нужен именно для того, чтобы окончательно снять с тебя подозрения.

Кажется, он опять сказал что-то не то.

– А-а-а, только для этого, – протянула она. – Тогда этот разговор можно отложить до завтра. Я вполне в состоянии побыть подозреваемой в двойном убийстве близких мне людей до следующего утра. Тем более я на даче у родителей и не собираюсь ехать в город, чтобы узнать то, что я и так знаю.

– Мира, я сам приеду. Можно? – безлошадный Зубов понятия не имел, как будет добираться до Репино. Видимо, на электричке. – Мне нужно тебя увидеть.

– Зачем? – Она снова немного помолчала, перед тем как задать этот вопрос, видимо важный, потому что голос ее дрогнул.

Теперь замолчал Зубов, не зная, как на него ответить. Как сказать ей, что у него перед глазами до сих пор стоит ее облик. Тот самый, когда она впервые открыла ему дверь волковской квартиры. Как сказать, что он не может избыть наваждение от той их незабываемой ночи, которую они провели вместе.

Что он до последней мелочи помнит, как она, после того как все случилось между ними, стояла у окна, в которое светила растущая, но кажущаяся огромной луна. Как голые ветки, стучащие под напором ветра в окно, казались уютными и тихими, будто плюшевыми. И он, Зубов, испытывал в этот момент долгожданное чувство покоя, впервые с того самого вечера, как он узнал о том, что Анна безумна.

Как сказать ей о своем горе, в котором он жил с того момента, и о своей любви, которую, как он думал, он уже не в силах больше испытать, но, оказывается, смог. И вообще, возможно ли в телефонном разговоре выразить всю свою неожиданную нежность и всю тоску, которая гнула его к земле на протяжении нескольких бесконечных дней, когда они не виделись.

– Мне нужно тебя увидеть, – снова повторил Зубов и замер в ожидании ответа, кажется даже перестав дышать.

И начал снова только тогда, когда услышал ее легкое и невесомое: «Приезжай».

Сострадательный Костя вызвался отвезти его в Репино. И тактично уехал сразу же, как только высадил Алексея у нужных тому ворот.

Вся семья Борисовых была, разумеется, в сборе. Дверь Зубову открыла Велимира. Отступила на шаг, пропуская его в прихожую. Лицо у нее было непроницаемое. Бронислав Петрович появился на пороге кабинета, коротко кивнул и снова скрылся, явно не желая пожимать незваному гостю руку. Кутаясь все в ту же шаль, из гостиной вышла Ольга Андреевна, громко фыркнула, даже не поздоровавшись, и тут же, по примеру мужа, ушла обратно. Сердятся. Понятно.

– Молодой человек! – послышался из дальней спальни голос Веры Афанасьевны. – Добрый день. Пройдите, пожалуйста, ко мне. Будьте так добры.

Что ж, старая балерина – единственная, кто помнит о нормах приличия. Возможно, она сейчас оторвет ему голову, но поздороваться – это святое. Алексей скинул куртку и ботинки, уныло прошлепал в сторону нужной комнаты, чувствуя, как прогибаются и скрипят под ногами половицы пола.

Пол тут был деревянный, оставшийся со времен строительства дома, и Зубов почему-то обрадовался, что во время ремонта и перестройки здания его не изменили. Оставили таким, как было при Петре Павловиче. И какое ему дело до этой семьи и их пола? Уму непостижимо.

Бабушка Велимиры ждала его, стоя у окна. В руках она держала тонкую сигарету, вставленную в мундштук, правда незажженную.

– Всю жизнь мечтала курить, но никогда не могла себе этого позволить, – сказала она, поймав изумленный взгляд Зубова.

– Здравствуйте, Вера Афанасьевна.

– Всю жизнь мечтала курить, но балет, в моем представлении, исключает курение. Конечно, мне не нужно было, как Саве, беречь голос, но дыхательная система в моем деле тоже имела огромное значение. Существует целая методика трехфазного дыхания при подготовке артистов балета. Не слышали?

Зубов признался, что не слышал.

– Балерине необходимо дышать ритмично и медленно. И грамотно выдыхать, чтобы избавляться от ненужного отработанного воздуха. Его требуется удалять из легких весь, без остатка, чтобы обеспечить поступление большего объема свежего, насыщенного кислородом. Какое уж тут курение. Рождение и кормление двух детей тоже исключали курение полностью. А потом Петруша болел. Да и вообще, он, как врач, курение никогда не приветствовал, а мне так иногда хотелось. Запретный плод, как известно, сладок.

Она засмеялась, но невесело.

– Сейчас, казалось бы, кури – не хочу. Ни карьеры, ни осуждения Петруши. Так теперь здоровье не позволяет. Вот иногда балуюсь тем, что стою у окна с мундштуком в губах и представляю себя Холли Голайтли.

Признаться, Зубов понятия не имел, кто это. И, разумеется, старая балерина сразу это заметила.

– Стыдно не знать один из самых культовых образов американского, да, впрочем, и мирового кинематографа двадцатого века, созданный непревзойденной Одри Хепберн. Вы что, «Завтрак у Тиффани» не смотрели?