Разумеется, не смотрел. От американского (и мирового) кинематографа Зубов был так же далек, как от живописи. Пожилая женщина вздохнула.

– Ладно, поговорить с вами я хотела совсем не об этом. Мира рассказала мне, что вы ей вовсе не жених.

Зубов внутренне похолодел. Ну вот его и разжаловали. Впрочем, сам виноват. Жаловаться не на кого. Несмотря на то что о своем фиктивном жениховстве он не забывал ни на минуту, сейчас ему стало так больно, как будто невеста и впрямь разорвала помолвку. Не фиктивную, а самую настоящую.

– Признаться, меня это расстроило, потому что вы мне понравились. Да. Я бы хотела сказать, что вы обманом проникли в наш дом, но, насколько я понимаю, обмана никакого не было и из всех обитателей этого самого дома истинную причину вашего появления здесь скрыли только от меня. Странно, очень странно. Я всю жизнь заслуживала большего доверия, знаете ли. Да и на роль убийцы двух человек гожусь в меньшей степени, чем кто бы то ни было. – Зубов изобразил на лице то, что принято называть деятельным раскаянием, и его гримасы не остались незамеченными. – На вас, молодой человек, я не сержусь. Вы меня не знаете, в отличие от членов моей же семьи, которые сочли необходимым держать меня за дуру. Впрочем, на них я не сержусь тоже. Ими двигала забота о моем здоровье и моих нервах. Я никак не могу им объяснить, что гораздо крепче, чем им кажется. Ладно, разговор не обо мне. Вы обидели Миру, Алексей. Это низко – обижать женщину, которая вам доверилась. Как вам вообще в голову могло прийти, что моя внучка может иметь отношение к убийству двух людей? Близких, замечу, людей, один из которых вообще заменил ей деда.

Зубов молчал, потому что эта сцена не предполагала ответных реплик. Да и что он мог сказать в свое оправдание?

– Что вы молчите? – пожилая дама требовательно повысила голос.

Зубов откашлялся. И почему он так перед ней робел? На своем веку он разговаривал с тысячей свидетелей и родственников преступников и жертв. Но только Вера Афанасьевна Борисова вызывала в нем робость, сковывающую язык и делающую движения корявыми и неловкими. Из-за «Завтрака у Тиффани», что ли?

– Настоящий преступник сделал все, чтобы в убийствах, точнее в их организации, конечно, заподозрили Миру, – ответил он. Голос повис в темной комнате, освещенной лишь светом, попадающим в нее снаружи, от уличного фонаря, висевшего справа от крыльца. Зубов только сейчас осознал, что старая балерина не включила свет. – Мне понадобилось время, чтобы это доказать.

– Доказать? – Ох уж эти иронические нотки в ее голосе!

– Сначала понять самому, а уже потом доказать. Но сейчас я уверен в том, что Миру подставили. И сделал это кто-то из тех людей, что были на вашем дне рождения, Вера Афанасьевна.

Если родные и считали нужным ее щадить, то Зубов решил говорить прямо. Не потому, что ему было не жаль бабушку Миры или он не опасался за ее здоровье. Нет, просто он был уверен, что она действительно гораздо сильнее, чем кажется.

– Почему? – требовательно спросила она.

– Потому что в этот день Мира приехала сюда в своем шелковом шарфе, который подбросили на тело… – он замялся, – жертвы. И его могли забрать только отсюда. Кроме того, он знал, что она какое-то время носила дреды, и…

– Дреды? Что это?

Ну да. В «Завтраке у Тиффани» такое, наверное, не покажут.

– Африканские косички. Их заплетают много-много, а потом собирают в хвост.

– Знаю, дурацкая мода. Значит, вот как они называются. И что? Моя внучка носила дреды? Зачем?

– Это она сама вам пусть объяснит. Когда мы с ней познакомились, а это было в тот день, когда произошли два убийства ваших знакомых, она была еще с косичками, а вот в тот день, когда шарф забрали и потом подкинули на дачу Кононова, – уже нет. И еще. Этот человек имел возможность взять ее машину. Вера Афанасьевна, вам не приходит в голову, кто бы это мог быть?

– Из тех людей, которые были на моем дне рождения, никто, – сказала старуха как отрезала. – Мой сын и его дети, равно как и дети Танечки Камаевой, не могли так поступить. Они очень добрые и порядочные люди.

– Особенно Танечка, – пробормотал Зубов, еле слышно, но Борисова, конечно, услышала.

– Да-да, Танечка. Она несчастный человек. Немного нервный из-за всего, что ей пришлось пережить, но сердце у нее доброе.

– А что такого ей пришлось пережить? – не выдержал Зубов. – Смерть мужа? Так и вы ее пережили. И моя мама, которая вырастила меня одна, но на людей не бросалась.

– Бабушка, я войду? – В дверях стояла Велимира.

Зубов не слышал, как она приблизилась, и дернулся так, словно через него пропустили электрический разряд.

– Входи, конечно. Молодой человек как раз рассказывает мне, что наконец разобрался, что ты ни в чем не виновата. Многовато времени понадобилось.

– Ну разобрался же.

Зубов снова перестал дышать. Это что же получается, она на него не сердится? Не придется умолять о прощении, стоять на коленях, танцевать лезгинку с розой в зубах?

– Мира, он говорит, что тебя хотели подставить и что это сделал кто-то из нашего круга. Первое мне очевидно, второе кажется редкостной глупостью.

– Второе тоже очевидно, бабуля. – Велимира вздохнула. – Подставляют всегда своих, потому что для этого есть возможность. И как ты до этого додумался?

Теперь она смотрела прямо Зубову в глаза. Он не отвел взгляда, рассказал обо всем, что увидел на видео, и о собственных выводах.

– Интересно, – задумчиво сказала Велимира. – Теперь я понимаю, почему ты приехал. Тебе надо узнать, кто мог взять мою машину.