Оказавшись без работы в изолированных городках компании, живя на пособие хозяев в служебном жилье, влезая в долги перед фирменным магазином, будучи подавленными неуверенностью в себе и периодически применяя тактику силового давления, шахтеры показались Хикок необычайно жалким зрелищем. «Некоторые из них голодают уже восемь лет, — докладывала она Хопкинсу. — Мне сказали, что в Западной Вирджинии есть дети, которые никогда не пробовали молока! Я посетила одну группу из 45 шахтеров, занесенных в чёрный список, и их семей, которые два года жили в палатках… Большинство женщин, которых вы видите в лагерях, ходят без обуви и чулок… Довольно часто можно увидеть совершенно голых детей». Повсеместно наблюдалось поражение туберкулезом, болезнью «чёрных легких» и астмой, а также тифом, дифтерией, пеллагрой и сильным недоеданием. «Семьи некоторых шахтеров, — рассказывала Хикок, — днями жили на зелёной кукурузе и стручковой фасоли — и этого было очень мало. А некоторые не имели вообще ничего, фактически не ели по нескольку дней. В гостинице „Континенталь“ в Пайнвилле (штат Кентукки) мне сказали, что за последние десять дней в одном из ручьев от голода умерло пять младенцев… Дизентерия настолько распространена, что о ней никто особо не говорит». «Мы начинаем терять наших детей от дизентерии в сентябре», — небрежно заметил один из информаторов Хикок.

Патриотичные, религиозные, мягкие, «чисто англосаксонские», эти горцы произвели на Хикок впечатление «любопытно привлекательных». Однако она находила ужасающими и их суровую нужду, и их стоическую покорность. Здесь началось её настоящее образование — а через неё и образование Хопкинса и Рузвельта — об ужасающих размерах человеческого ущерба, который обнажила Депрессия, и о любопытной апатии, с которой многие американцы продолжали покоряться своей судьбе. Летом 1933 года, как узнал Хикок, шестьдесят два процента жителей десяти шахтерских округов восточного Кентукки рассчитывали на федеральную помощь для своего выживания. Двадцать восемь тысяч семей, более 150 000 человек, зависели от местных отделений помощи в получении продуктовых заказов, которые они могли предъявить в магазине компании. Затем, 12 августа, из-за задержек с выделением правительством штата Кентукки средств, соответствующих ассигнованиям федерального правительства, даже эта минимальная помощь прекратилась. Небольшие группы людей, многие из которых были неграмотными, потянулись к закрытым пунктам помощи, растерянно смотрели на письменные уведомления о прекращении помощи и молча уходили. Учитывая их отчаянное положение, «я до сих пор не могу понять, — размышляла Хикок, — почему они не спускаются и не устраивают набеги на страну Голубой травы». [296]

Наблюдения Хикок о помощи и её социальном и политическом воздействии особенно заинтриговали Хопкинса. В мае 1933 года его Федеральной администрации по чрезвычайным ситуациям было поручено распределить около 500 миллионов долларов федеральных денег на оказание помощи. Половина из них была выделена штатам на условиях соответствия: один федеральный доллар на три доллара штата. Оставшиеся 250 миллионов долларов Хопкинс мог распределять по своему усмотрению, исходя из «необходимости». Конгресс и различные губернаторы тщетно пытались узнать «формулу», по которой Хопкинс распределял деньги по своему усмотрению. Губернатор Огайо Мартин Дэйви в своё время выдал ордер на арест Хопкинса, если тот когда-либо ступит на территории штата. Более поздние исследования показывают, что у Хопкинса действительно была формула, которую он и Рузвельт переняли у старых городских политических машин. Чеки FERA в непропорционально больших количествах поступали в определенные «колеблющиеся» штаты, за пределами уже надежно укрепленного Юга, в попытке завоевать голоса избирателей и воспитать политическую лояльность. [297]

С появлением FERA федеральное правительство сделало первые шаги в бизнесе прямой помощи и начало, пусть и скромно, прокладывать путь к современному американскому государству всеобщего благосостояния. Недолгая история FERA ярко продемонстрировала как практические трудности, так и политические и философские конфликты, которые впоследствии преследовали программы социального обеспечения. Её странная и громоздкая административная архитектура отражала особенности американской федеральной системы и подчеркивала поразительно скудные административные возможности федерального правительства, которым Франклин Рузвельт руководил в 1933 году. Этот ничтожный потенциал был наследием исторической джефферсоновской настороженности к централизованной власти, одной из наиболее глубоко укоренившихся ценностей в американской политической культуре. Начиная с FERA и других инновационных федеральных политик в 1933 году, «Новый курс» изменит эту культуру, но мучительная эволюция американской системы социального обеспечения, даже с помощью искусно придуманных и часто резко ослабленных средств, будет одним из самых противоречивых наследий Рузвельта.

Хопкинс продемонстрировал свою исполнительность, выделив более 5 миллионов долларов за первые два часа работы в мае 1933 года. Но сама потребность в скорости привела Хопкинса к неловким и спорным отношениям с государственными и местными агентствами социального обеспечения. FERA была чрезвычайным органом, созданным наспех и не имевшим ни прецедентов, ни персонала, чтобы справиться с масштабным национальным кризисом. Его скелетный вашингтонский офис, никогда не насчитывавший более нескольких сотен человек, неизбежно полагался на чиновников штатов и округов, которые отбирали претендентов на помощь и распределяли пособия. Хотя к 1933 году большинство штатов исчерпали свои возможности по оказанию помощи нуждающимся в период депрессии, многие из них все же отказались от участия в федеральной программе помощи. Некоторые, например Кентукки, утверждали, что конституционные ограничения не позволяют им выделять необходимые средства. «Те штаты, которые воспользовались реальными или мнимыми конституционными ограничениями [на заимствования для целей помощи], — язвительно заметил Хопкинс, — возложили непосильное бремя на свои местные общины», чей обычный источник доходов — налоги на недвижимость — резко сократился.

И все же большинство чиновников штатов, независимо от их принципиальных оговорок относительно федерального вмешательства в традиционно местное управление социальным обеспечением, по необходимости присоединились к FERA. Некоторые проницательно увидели политические возможности в неожиданном вливании федеральных долларов, к вящему огорчению Хопкинса. «Наша главная беда в Пенсильвании, — докладывала Хикок своему шефу в самом начале поездки, — это политика. От поселка до Харрисбурга штат кишит политиками, которые борются за привилегию распределять средства на помощь». [298] Опасность позволить местным политикам манипулировать средствами FERA в собственных партийных интересах вынуждала FERA вводить неприятные ограничения. Помощь в работе была редким явлением; прямые денежные выплаты — ещё более редким. Вместо этого, руководствуясь финансовым благоразумием и политической осторожностью, FERA неохотно давала указания местным агентствам открывать комиссариаты для выдачи еды и одежды — практика, которую Хопкинс назвал «самой унизительной» из всех форм помощи. Не меньшее возмущение у получателей вызывал продуктовый заказ, который можно было обменять на определенные товары в местном магазине. Разрешались бобы и рис, но не бритвы, не табак, не карандаши и не планшеты. Хопкинс с отвращением относился к этой унизительной практике. «Это вопрос мнения, — язвительно заметил он, — что наносит больший вред человеческому духу — отсутствие витаминов или полная свобода выбора». [299]

Не ограничиваясь бюрократией и политикой, FERA столкнулась с ещё более трудноразрешимыми трудностями в области социальных взглядов и глубоко укоренившихся культурных ценностей, тех порой тёмных областей человеческого духа, жизнеспособность которых всегда была главной заботой Хопкинса. В деле оказания помощи, — говорил Хопкинс, — «наше сырье — это страдания». [300] Однако при всей своей известности в анналах человечества и несмотря на то, что в эпоху Депрессии оно охватило миллионы американцев, страдания, безусловно, не вызывали всеобщего сочувствия и согласия по поводу их устранения. Депрессия была масштабной социальной катастрофой, которая без разбора обрушилась на огромные слои американского общества. Однако среди многих американцев сохранялось убеждение, что нуждающиеся, как новые, так и старые бедняки, лично виноваты в своём бедственном положении, грешат против общественного порядка, отступники и ничтожества, нахлебники и бездельники, не имеющие законного права претендовать на сочувствие или кошелек общества.

Местные администраторы социального обеспечения иногда были одними из самых стойких выразителей этой точки зрения. Они относились к просителям пособий соответствующим образом, особенно когда классовые, религиозные или этнические различия отделяли просителей от администраторов. В Кале, штат Мэн, где большинство получателей помощи были безработными католиками-франкоканадцами, а большинство чиновников — протестантами-янки голубых кровей, Хикок сообщала, что «люди, получающие помощь в этом городе, подвергаются почти средневековому обращению по своей скупости и тупости». В Северной Дакоте, где засуха, град, кузнечики и обвал рынков разорили почти всех фермеров штата, Хикок обнаружила, что в комитете помощи штата преобладают чиновники, которые «считают, что с человеком, который не может заработать себе на жизнь, что-то не так… Я нахожу их похожими на людей в штате Мэн… Они так много говорят о „недостойных“ и „бездельниках“». Директор службы помощи в Саванне сказал Хикок прямо: «Любой ниггер, получающий больше 8 долларов в неделю, — избалованный ниггер, вот и все… Негры… считают президента мессией и думают, что… все они будут получать 12 долларов в неделю до конца своих дней». В Теннесси она столкнулась с работниками по оказанию помощи, «чей подход к проблеме помощи настолько типичен для старого социального работника, поддерживаемого частной благотворительностью и смотрящего свысока — обычно это был ЕЁ нос — на терпеливых Божьих бедняков, что это заставило меня немного поворчать». [301]