Шрифт:
— Если вспомнишь, обязательно дай знать.
— Конечно.
— А теперь извини, пойду домой. Буду мечтать, раз уж только это мне остаётся.
Однако дома меня встретил не Федот, занимающийся делами по хозяйству, и даже не Федот, пребывающий в ужасе после этой ночи. Меня встретила мама. Та самая, что умерла лет пятнадцать назад, жена Федота.
Ожила!
До появления крепости Стародум из земли остался 41 день.
Глава 9
Воевода отбивался и от людей, и от тварей.
Ему во что бы то ни стало требовалось дотянуть до села.
Стою у забора, разинув рот.
— Тимофей, я так рада тебя видеть! — произносит мама. — Какой большой стал, а какой красивый!
Повинуясь моему внутреннему позыву, Веда превращается в меч и падает в руку. Я тут же направляю клинок на умертвие передо мной.
— Так изменился, — продолжает женщина. — Но глаза всё те же — озорные.
— Ты кто? — спрашиваю.
— Разве ты меня не узнаёшь? Это же я — Душана. Твоя мама.
Я был ещё ребёнком, когда её не стало. Я до сих пор помню, как однажды вышел из дома, хотел погулять с соседскими ребятами, но увидел неподалёку от сарая нескольких взрослых человек. Одни из них стояли, другие сидели на корточках и что-то делали. Многие кричали.
Наш сосед Веня Гусь тут же схватил меня за плечо и повёл обратно в дом, но я успел увидеть её: мама лежала на земле с закрытыми глазами, пока папа сидел над ней, положив руки на грудь. Вылечить пытался, но не мог — тогда он ещё только постигал свою силу.
Малокровие — так сказал наш поп, когда её не стало. Многие от этого умирают.
Федот закопал свою жену Душану под яблоней. С тех пор мы стали жить вдвоём.
Но теперь она здесь, живая и здоровая. Совершенно такая, какой я её запомнил: высокая, длинноволосая, с идеально ровной осанкой. А ещё молодая. В день её смерти она была примерно одного возраста с отцом, а сейчас она ближе ко мне, чем к нему — и тридцати нет. Из одежды на ней обноски: мои старые, порванные штаны и такая же рубаха.
— Я не умертвие, — произносит женщина, поняв мои мысли. — Умертвия все страшные, и никто из них не разговаривает.
Это действительно так. К тому же они полны злобы и ненависти ко всему живому, поэтому нападают, как только видят. Душана же стоит, прижав руки к груди, как нормальный человек.
Но меня не проведёшь.
Продолжаю стоять напротив, держа клинок направленным ей в шею.
— Чьей воле ты подчиняешься? — спрашиваю. — Чьё колдовство сделало тебя своим рабом?
— Ничьей, честно.
У меня на верёвочке под рубашкой висит маленький медный крест. Почти все христиане носят его с собой, на случай встречи с нечистью: чудище отступить не заставит, но наваждение убрать способно. Всяка нечисть на него реагирует: кто-то больше, кто-то меньше. Так или иначе, крест всегда заставит оборотня выдать себя. И чем сильнее вера, тем больнее он делает тварям.
Достаю крест и направляю на женщину. Она лишь улыбается и смотрит на меня. Неужели живая?
— Даже не верится, — произносит она. — Ты был вот таким малышом, когда я держала тебя на руках!
Опускает ладонь к поясу, показывая мой рост.
— Мама? — спрашиваю очевидное.
— Это я!
— Как ты? Почему ты?
Хочется спросить, почему ты жива, но задать этот вопрос не получается. Сама же Душана не помогает с ответом. Она лишь подходит ближе, чтобы обнять. Кладёт подбородок на моё плечо, гладит руками по спине.
Наверное, я что-то не понимаю в этом мире. Разве могут мертвецы спустя пятнадцать лет в могиле подниматься как ни в чём ни бывало? Эпоха безумия принесла нам умертвий: некрещёные люди могут восстать, если умирать не хотят. Но это и не жизнь вовсе — труп ходячий да и только.
Пусть мама и не отреагировала на крест, но я смотрю на неё и чувствую: что-то с ней не так. А что именно — понять не могу.
Папины проделки. Сердцем чувствую — его.
— А где папа? — спрашиваю, наконец.
— В доме, ему нездоровится.
Отстранившись от женщины, иду в дом. Федот лежит на кровати без сознания. Красный, горячий, мокрый от пота.
— Не волнуйся, сынок, — произносит мама. — Ему уже лучше, поправляется. Перетрудился немного — с ним такое бывает.
— Вода. Нужно его протереть.