– Ничего? – оказывается, часть мыслей я шептала, как заклинание. Алекс смотрела, как я аккуратно заклеиваю порез. К ней возвращалась всегдашняя ироничность. – А как же причитания? Возгласы удивления? Отвращения?

Я пожала плечами, выбросила ватку в ведро.

– Я все знала, – соврала я.

Враньем больше, враньем меньше в семействе Двинских – какая, к черту, разница? Мне так хотелось пробиться сквозь ее броню из отстраненного сарказма. Теперь-то, после почти символического омывания кровавого бедра. Ну и кроме того, я и правда уже знала много больше, чем она могла себе представить.

– Что – все? – недоверчиво сощурилась Алекс.

– Я знала, что ты себя режешь.

Алекс хмыкнула:

– Откуда?

– По всему дому кровавые метки. На полу, на мебели.

Алекс молчала.

– Я их пару раз даже попыталась оттереть. Короче, не бери в голову.

Алекс продолжала пристально в меня вглядываться. Я смутилась, повела плечом: что тут такого? Разве не я тут официальная Золушка? Наконец она разлепила губы.

– А ты не такая сучка, как мне казалось.

Лучшей благодарности от Алекс Двинской и вообразить нельзя. Я с облегчением улыбнулась.

– Такая, такая, не обольщайся. Мы с тобой одной крови, сестра.

Лучший способ обмануть человека – это сказать ему правду в ситуации, когда он в принципе воспринять ее не может. Алекс не вздрогнула от внезапного открытия. Она могла бы укорить меня разве что в излишней фамильярности или – вот еще – в дешевой метафоричности. В конце концов, меня здесь до сих пор держат за человека поэтического склада. Но ей было не до того. Она включила холодную воду, быстро умылась. Я подала ей полотенце. Она вытерла лицо грубо, с явной злостью, оставив следы от туши. Повернулась ко мне.

– Что?

Видно, на моей физиономии слишком явно читался вопрос, который я не решалась задать.

– Я не понимаю… – я осеклась.

– Давай уже, Ника! Что уж сейчас стесняться.

– Он умер. – Я смотрела в ее прозрачные глаза, окруженные черным: секс, наркотики, рок-н-ролл. Какая же она красотка. – Мне казалось… Вам с Аней больше незачем себя терзать.

Алекс медленно улыбнулась, хищно обнажив зубы, справа виднелся острый клык – странно, что мать не отвела ее своевременно к ортодонту. Просто она слишком рано умерла, – вспомнила я.

И лишь сейчас заметила, что бритва перекочевала с края раковины в ее руку. Она перекатывала ее между тонкими пальцами, как урка сигаретку. Поигрывала, будто хотела вновь невзначай порезаться. Или порезать меня.

– Алекс! Отдай ее мне. – Я сделала шаг назад.

– Ане, может быть, и нечего. – Она будто не услышала моей просьбы. Бритва перекатывалась все быстрее. – А мне оттого, что он сдох, ни тепло, ни холодно. Мне самой есть в чем себя винить.

Я продолжала стоять с протянутой рукой.

– Алекс… – начала я.

– Ничего не кончилось, Ника. – Она прикрыла на секунду глаза. – Ты еще не поняла? Он сажает семена. Работает в долгую.

Я покачала головой: нет, перестань, хватит. Но она продолжала:

– И вот он уже мертв, а они дают все новые и новые ублюдские побеги.

С улицы раздался стук в калитку – Слава! Мы обе вздрогнули.

– Это ко мне.

Алекс выдохнула, будто выпустила из себя весь воздух. Улыбка осталась на месте, но взгляд смягчился. Она вложила наконец в мою руку бритву, сомкнула мои пальцы над теплой влажной сталью.

– Мне всегда будет за что себя наказывать. Я не только потаскуха, Ника, как все думают. – Я дернулась, пытаясь протестовать. Но Алекс наклонилась и прошелестела мне в ухо: – Я – убийца.

А потом, выпрямившись, потрепала меня, замершую, по плечу:

– Идите же. Не оставляйте вашего гостя изнывать у калитки.

– Выбрасывай старого маразматика! – таков был вердикт Двинского на большинство книг, занимавших унизительные задние ряды в дачной библиотеке. Она была не слишком велика – шкафа четыре, да и ссылались сюда из городской квартиры уже и так второстепенные тома. В один прекрасный день мы постановили «очистить авгиевы конюшни», дать полкам воздуха и надежду на «свежих авторов» (Почему бы и не на ваш томик, Ника, кхе-кхе?). На те же книги, что решено было оставить, я завела в компьютере реестр, чтобы впоследствии проще было отыскать нужную. Это оказалась идеальная работа для дождливого дня: ровный шум падающей на зелень сада воды придавал нашим занятиям расслабленную медитативность, обычно не свойственную Двинскому взрывному темпераменту.

– Эту, конечно, оставляем? – Я протянула ему томик Мандельштама – издание 1978 года.

– О! Привет, дорогой. – Двинский нежно погладил обложку. – Как же я за ним набегался тогда! Раритет-с.

– Где отыскали в результате?

– А? – Он уже перелистывал страницы вступительной статьи. – Стибрил наверняка в чьей-то библиотеке.

– Как не стыдно, Олег Евгеньевич! – Я с преувеличенной серьезностью покачала головой – меня умиляло в нем это полное отсутствие стыдливости.

– О, и тогда было не стыдно, и сейчас, на старости лет, себя понимаю. Это ж Йося! Йося Большой. Учитель мой. Я бы без этой книжки собой не стал, Ника.