– Отлично! – Двинский, налив мне традиционную чашечку кофе, голодными пальцами хватается за страницы, быстро, а потом все медленнее, все внимательнее читает. – Ника! Что сказать?

Он улыбается, поигрывает бровями.

– Вы – настоящий поэт.

Я покрываюсь краской: как думают все присутствующие – смущения. А на самом деле – стыда. Раз, два, три хлопка. Это на другом конце стола Алекс изображает овации.

– Поздравляю, Ника. Вот и вам нашлось место возле нашего папы.

Двинский поднимает на нее предостерегающий взгляд.

– Не смей пугать мою девочку, – говорит он.

Я спокойно допиваю кофе. Я знаю, что Алекс права. Но это вовсе меня не пугает. Напротив. Быть обязательной деталью в пазле. Деталью, без которой у Двинского не складывается картинка бытия, – моя цель. Понимаю ли я, что меня используют? Конечно. Но тот, кто идет на жертву с открытым забралом, сам жертвой не является. У него в голове просто другая картинка, финальный кадр, если угодно. И в нем он смеется последним.

…Психиатры подтвердят – большой талант, как и отставание в развитии, есть отклонение от нормы. Талант и сам страдает от своего дара, эдакого гриба-паразита, питающегося его соками, порабощающего все существование. Нельзя судить талант за безнравственность: он просто не понимает, о чем вы, собственно? Он не безнравственный, он полый, его выпил уже его гриб-паразит, в нем гуляют космические ветра, до вас ли ему, с вашей убогой моралью, помилуйте? Двинскому нужны были мои стихи. Точнее, ему нужны были свои стихи. Но паразит доел его до конца, и он уже ничего не давал миру, а только брал.

Со мной, по крайней мере, у него была, как ему казалось, вполне честная сделка: он «тиснет» в толстые журналы со своим «восторженным, конечно, Никочка, восторженным» предисловием «мои» вирши. А те, переводные, выйдут уже под его именем – это ведь даже лестно для меня, молодого поэта, разве нет? А для преданных читателей такая публикация еще одно подтверждение, что осень патриарха лишь отточила его мастерство и мудрость. Пусть утрутся недруги и сплетники: есть еще порох в пороховницах! Больше полувека кокетничает с ним его Муза.

Проблема, однако, была в том, что сделка оказалась с тройным кульбитом – Двинский обманывал литературный истеблишмент, я – обманывала Двинского. С моей и Двинской точки зрения игра стоила свеч. Но что получал настоящий автор стихов? С какими чувствами он будет читать две подборки? Одну – под фамилией Двинского, вторую – под моей? Я старалась пока об этом не думать. Вранье зашло слишком далеко. Какой у меня имелся выбор, кроме как согласиться на его условия? Все эти месяцы рядом, «наработанная» близость, тепло общения… Я оказалась не готова это отпустить, только не сейчас. Еще нет.

Мне, конечно, было невдомек, какой маховик запустится с той самой минуты, как я согласно кивнула в ответ на его предложение незатейливого обмена (Двинский столь часто именовал нашу маленькую дружескую сделку именно обменом, что, похоже, и сам забыл: на самом деле она называется воровством. Ничего удивительного, говорила себе девочка Ника, это только низменная проза обозначает реальность, а цель поэзии – преображение, разве не так? Так).

Теперь о маховике.

Этап первый. Анна выпускает серию статей о поэтах-шестидесятниках. Там присутствуют более или менее известные имена, и к каждому из них (но особенно – к известным!) пришпиливается имя Двинского. Со всеми он дружил, выпивал, был либо учеником (лучшим!), либо ментором (также крайне эффективным!). В хороводе из поэтов он возвышался по центру, как пышная роза посреди полевых незабудок. Пусть речь официально шла не о нем, но пристрастно прочитав каждую из статей, вы понимали – шалишь, именно что о нем. Статьи тем временем расходились на цитаты по пабликам, журналисты более мелких изданий, планктон, реагирующий на направление литературных ветров, подхватили тему в онлайн-изданиях, ширился медийный шум…

Этап второй – в игру вступает младшая дочь. Алекс изготавливает отцу целую коллекцию фраков: от классического черного (идеального кроя) до ярко-синего, темно-зеленого и малинового. К каждому прилагались аксессуары в виде широких галстуков: оранжевых, сиреневых и розовых. Они сделали из Двинского неожиданную, но и внушительную фигуру. Эксцентричную и элегантную одновременно. Лучшие фешен-фотографы снимали с ним фотосессии на фоне ампирных дворцовых залов и в убитых страшных коммуналках. Контраст эстетики родил стиль на грани фола. Аккуратно отретушированный Двинский и сам контрастировал выражением лица с обыкновенно заселявшими глянец моделями и светскими персонажами. Он стал модным героем: олд бат голд. Строчки его интервью расходились на цитаты в соцсетях.

– Помилуйте, – смеялась Алекс, – вот где настоящая слава! Наконец-то!

Двинский царил в умах литературных снобов и косноязычных основателей групп «ВКонтакте» из серии «Слова великих», а парочка его стихотворных строк, пусть в чуть измененном варианте, и вовсе приземлилась в рэперском речитативчике. Двинского скандировала, даже не зная, за кем повторяет, толпа на концертах. Молодежь, юная бурлящая кровь, – вот оно! Двинский светился, что твой золотой рубль. Госпремия, похоже, была уже делом решенным. Так, Вале, при общем скоплении за столом, было обещано путешествие на «премиальные».