лась к двери, когда Смит заступил ей дорогу:

– Погоди, старая, дай хоть с тобою рассчитаться. Я

немало должен тебе за службу – жалованье, наградные.

– И взбредет же в твою глупую голову! Какое жалова-

нье и наградные могу я принять от сына твоей матери, ко-

торая кормила меня, одевала и обучала, как сестру родную!

– И так-то ты платишь ей, няня, за добро – покидаешь ее

единственного сына в час нужды!

Тут, видно, в упрямой старухе заговорила совесть. Она

остановилась и посмотрела на своего хозяина, на девуш-

ку-менестреля, опять на хозяина, потом покачала головой

и, кажется, решила все-таки направиться к выходу.

– Я принял эту бедную странницу под свой кров только

для того, – уговаривал Смит, – чтобы спасти ее от тюрьмы

и плетей.

– А зачем тебе понадобилось ее спасать? – сказала не-

умолимая тетушка Шулбред. – Уж верно, она заслужила и

то и другое, как вор заслуживает пенькового воротника.

– Не знаю, может да, может нет. Но уж никак она не

заслужила, чтоб ее засекли насмерть или заморили голодом

в тюрьме, а таков удел каждого, на кого пала злоба Черного

Дугласа.

– А ты идешь наперекор Черному Дугласу ради бро-

дяжки-потешницы? Да это же будет самой скверной из

твоих ссор… Ох, Генри Гоу, лоб у тебя покрепче, чем же-

лезо твоей наковальни!

– Я иногда сам так думаю, миссис Шулбред, но ежели я

получу два-три пореза в этом новом споре, кто, спрошу я,

будет мне лечить их, когда ты от меня сбежишь, как

вспугнутый дикий гусь? А еще спрошу, кто примет в дом

мою молодую жену, которую я надеюсь привести на этих

днях к нам в Уинд?

– Ах, Гарри, Гарри, – сказала, покачивая головой, ста-

руха, – так ли честный человек готовит дом к приему но-

вобрачной? Тебе нужно вступить на тропу скромности и

благоприличия, а не распутства и буйства.

– Опять говорю тебе: эта несчастная женщина для меня

ничто. Я только хочу уберечь ее от опасности, а я думаю,

самый храбрый наглец из пограничной полосы, когда по-

пал он в Перт, не меньше питает почтения к запору на моей

двери, чем там, у себя, к воротам замка Карлайль. Я иду к

Гловерам… возможно, там и заночую, потому что этот

мальчишка, волчья кровь, сбежал обратно в горы, как су-

щий волчонок, так что у них есть сейчас свободная кровать

и добрый Саймон будет рад предоставить ее мне. Ты ос-

танешься с этой бедняжкой, накормишь ее и возьмешь под

свое крыло на эту ночь, а я зайду за нею до рассвета. Если

хочешь, можешь сама проводить нас и на пристань, где я

расстанусь с ней, так и не побыв ни минуты с глазу на глаз.

– Говоришь ты как будто толково, – сказала тетушка

Шулбред, – хоть мне и невдомек, почему ты не боишься

замарать свое доброе имя ради девчонки, которая без

хлопот нашла бы себе ночлег за два пенса серебром, если

не дешевле.

– В этом положись на мое слово, старая, и будь добра к

девчонке.

– Уж поверь, добрее буду, чем она заслуживает, и,

право, хоть и не рада я сидеть с такой тварью, все-таки мне

от этого, я думаю, меньше будет вреда, чем тебе, если

только она на самом деле не ведьма, что очень вероятно,

потому что дьявол куда как силен над всем бездомным

сбродом.

– Она такая же ведьма, как я колдун! – сказал честный

Смит. – Просто бедная девушка с разбитым сердцем…

Если она совершила что дурное, ей пришлось хлебнуть за

это вдосталь горя. Будь к ней добра. А ты, моя музыкант-

ша… я завтра утром зайду за тобой и поведу тебя на при-

стань. Старушка обойдется с тобой по-хорошему, если ты

не станешь говорить ничего такого, чего не говорят при

порядочной женщине.

Бедная странница слушала их разговор, понимая только

его общий смысл, потому что, хотя она и хорошо говорила

по-английски, однако этот язык она усвоила в самой Анг-

лии, а северное наречие и тогда, как и ныне, было резче на