237

въ колодцахъ и озерахъ1). Еще въ Атарва-Вед въ заклинаніяхъ лихорадку ссылаютъ въ глухое мсто — въ лсъ, въ горы2). У насъ въ XI вк приносили жертвы болотамъ3). Интересное указаніе въ этомъ отношеніи сохранилось въ Калевал. Колдунъ Випуненъ, во внутренности котораго попалъ Вейнемейненъ, причиняющій ему страшныя боли, творитъ заклинанія. „Онъ плъ о происхожденіи зла и болзни и увщевалъ своего мучителя удалиться на гору Кипувори, на которой обыкновенно имютъ свое мстопребываніе вс болзни и недуги“4). Такая вра, безспорно, отчасти основывается на наблюденіи, что болзни часто поражаютъ человка именно въ темныхъ болотистыхъ мстахъ. Если оказывается, что и въ заговорахъ и въ апокриф мсто ссылки злого духа сходно, то это нисколько не говоритъ о происхожденіи первыхъ изъ послдняго. Если христіанинъ разсказываетъ о томъ, какъ Христосъ изгналъ демона,in loca silvestra то дикарь самъ выгоняетъ демоновъ in loca silvestra. Такое совпаденіе обрядовъ дикихъ народовъ съ христіанскимъ апокрифомъ можетъ говорить только объ одномъ: самъ апокрифъ родился среди народа, раздлявшаго вышеприведенныя врованія на счетъ мстопребыванія злыхъ духовъ.

Въ заключеніе напомню любопытный эпизодъ изъ Декамерона. Женщина, приготовившая своему любовнику закуску въ саду, даетъ ему знать объ этомъ, произнося заклинаніе: „Призракъ, уйди въ садъ, тамъ подъ деревомъ найдешь пищу“… Мн кажется, это отголосокъ существовавшихъ еще въ то время умилостивительныхъ жертвъ злымъ духамъ.

Перехожу теперь къ двумъ интереснымъ и очень распространеннымъ мотивамъ. До сихъ поръ имъ было дано миологическое и символическое объясненіе. Оба они принимаютъ самыя причудливыя формы и часто переплетаются

238

другъ съ другомъ, такъ что нкоторые изслдователи считаютъ ихъ происшедшими изъ одного общаго источника. Я имю въ виду закрпку „Словамъ моимъ ключъ и замокъ“ и т. п. фразы и мотивъ „желзнаго тына“. Начнемъ съ первой. Мансикка объясняетъ ее христіанской символикой. Онъ ссылается на то, что въ одномъ заговор формула эта стоитъ въ связи съ упоминаніемъ печати Христовой, и утверждаетъ, что ключъ иметъ спеціально священное значеніе. Онъ указываетъ западную параллель, въ которой, говоритъ, можетъ быть, источникъ русской формулы:Og det skal fuldkommes og ske ved det † Crux Christi clavis est Paradise1). Дло идетъ о небесныхъ ключахъ и въ русскихъ заговорахъ, что подтверждаютъ такія фразы: какъ — „земля — замокъ, ключъ — небо“. Мансикка соглашается съ мнніемъ Ефименко, что фразы эти сократились изъ цлаго эпическаго мотива. По мр того, какъ эпическій мотивъ забывался, закрпка все боле и боле теряла свой первоначальный видъ2). Миологическое объясненіе мотива далъ Ефименко. Но такъ какъ онъ при этомъ связываетъ въ одно цлое разбираемый мотивъ съ мотивомъ „желзнаго тына“, то я изложу его взгляды, переходя отъ перваго мотива ко второму. Сейчасъ же остановлюсь на мнніи другого миолога. Крушевскій, разбирая любовные заговоры, пишетъ: „Въ конц этого заговора (Майк. 16) говорится: „Ключъ — небо, замокъ — земля“; хотя варіанты этой фразы повторяются въ различныхъ заговорахъ, тмъ не мене мы, кажется, въ прав сблизить ее съ формулой въ свадебномъ обряд по Яджуръ-Вед, гд женихъ говоритъ невст: „Я небо, а ты земля, будь моей женой“. Замчательно, что въ нашемъ заговор небо удержало за собой активную роль (ключъ), а земля пассивную (замокъ)“3). Не вдаваясь въ такія сравненія, посмотримъ, нтъ ли чего-нибудь реальнаго, соотвтствующаго закрпк, въ знахарскомъ обиход. Прежде всего поправимъ ту ошибку Крушевскаго, что онъ считаетъ

239

„ключъ и замокъ“ исконною принадлежностью любовныхъ заговоровъ. Формула „ключа и замка“ первоначально была связана съ опредленнымъ обрядомъ, имющимъ цль совсмъ не любовнаго характера. Она органически выросла изъ обряда, предназначеннаго охранить, оберечь, запереть. Это пастушескій оберегъ скота. Въ какомъ вид онъ существовалъ первоначально, намъ неизвстно. Въ настоящее время онъ представляетъ цлое чинопослдованіе. Вотъ какъ обрядъ описывается Майковымъ.

1) „Въ Егорьевъ день взять изо всякой скотины по малой части шерсти изо лба между глазъ, изъ груди между переднихъ лопатокъ, ногъ и на хрестцахъ. 2) Потомъ взять ярого воску и разогрть его немножко и раздлить на дв части: одну часть положи пастуху, въ свою трубу, подъ бересту или въ рогъ, а другую часть воска съ шерстью положи въ замокъ и тотъ замокъ замкни. 3) И когда прійдетъ время въ первый разъ въ Егорьевъ день выгонять скотину со двора въ поля, возьми топоръ и вторни въ… тотъ замокъ съ шерстью и положи замокъ на одну сторону, а ключъ на другую и, какъ пройдетъ скотъ, тогда возьми замокъ и вынь воскъ изъ замка, и прибавь еще немного воску къ той шерсти, разогрй и стопи, потомъ разломи на двое: одну часть пастуху отдай, дабы положилъ подъ бересту въ трубу или въ свой рогъ. 4) Какъ прійдетъ пастухъ, тогда замокъ тотъ съ шерстью и воскомъ замкни“1).

Въ другомъ описаніи, рядомъ же сообщаемомъ Майковымъ, предписывается „топоръ волочить и около скота на посолонь обойти трижды“. Замокъ съ шерстью надо замкнуть и ключъ утопить въ воду2). Кром молитвъ, читаемыхъ при этихъ обрядахъ, читаются такъ же заговоры. Заговоръ, сообщенный Майковымъ, занимаетъ 8 страницъ. Онъ явно составной и складывался постепенно изъ разныхъ элементовъ. Ядро, вроятно, было въ род слдующаго обряда-заговора.

240

„Господзи Божа богослови, прячистая пособи. (Замкнуть замокъ и зарыть въ землю подъ воротами). Замыкаю и заговарюю замокъ. Якъ я замкнувъ замокъ, кабъ у звря замкнулися ротъ и санки; якъ ня видзиць нихто етаго замка, кабъ ёнъ ня видзивъ мое скоцины, черной шарсьцины“1).

Изъ этого обряда замыканія замка развился потомъ часто встрчающійся во всхъ оберегахъ мотивъ замыканія рта, зубовъ зврямъ, врагамъ, колдунамъ и т. п. Такова, напр., молитва отъ волковъ.

„Святый — Юрій — Ягорій, Михайла архангалъ, запри, замкни моимъ урагомъ ярый зубъ, губы и зубы, до поры, до ўремя, золотыми ключами, мдзяными, сяребряными замками“2). Родственный обрядъ при этомъ заговор уже забытъ. Указанія на тотъ процессъ, какимъ мотивъ „ключа и замка“ обращался въ закрпку, даетъ закрпка изъ упомянутаго оберега Майкова: „Вс же сіи обиходы и заговоры скотамъ ключъ и замокъ“. А мы видли, что „вс сіи обиходы“ сводятся къ простому замыканію самаго обыкновеннаго замка, т. е. къ симпатическому обряду, изображающему замыканіе скота или вражьей пасти3). Выработк „закрпки“ изъ мотива „ключа и замка“ способствовало еще то обстоятельство, что замокъ употреблялся не только при скотьемъ оберег, а и при оберегахъ, ограждающихъ людей, и въ такихъ оберегахъ подъ вліяніемъ обряда съ замкомъ могли развиваться фантастическіе образы, сводящіеся въ конц концовъ къ простому замку, какъ своему источнику4).

Поэтому вполн естественно могли возникать фразы въ род такой: „этими словами какъ замкомъ запрешь себя“5).

Такимъ образомъ, источникъ формулы „ключа и замка ясенъ. Подъ ней первоначально были реальные ключъ и

241

замокъ въ обряд. Потомъ уже, оторвавшись отъ обряда, она вступила въ семью бродячихъ мотивовъ и заняла среди нихъ первое мсто, выливаясь въ самыя разнообразныя формы. Нкоторыя изъ нихъ опять-таки отразили то, что на самомъ дл продлывалось съ замкомъ. Такова, напр., формула „ключъ въ воду, а замокъ въ руки“1). Мы видли, что ключъ, дйствительно, бросался въ воду. Формул — „ключъ въ воду, а замокъ въ гору“2) — отвчаетъ зарываніе замка въ землю. Другія же формулы, не имя подъ собой реальной почвы, принимали выраженія самыя разнообразныя, часто нелпыя. Формула распространилась въ своемъ объем, присоединивши къ себ пожеланіе, чтобы ключъ, брошенный въ воду, проглотила щука. Распространеніе это, несомннно, произошло подъ вліяніемъ широко извстнаго сказанія о рыб, проглотившей брошенный въ море ключъ или перстень.