– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.

– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый. Богом взысканный, он мне, благодетель, десять рублей дал, я помню. Как была я в Киеве, и говорит мне Кирюша, юродивый – истинно божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, Матушка Пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…

Все молчали, только странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.

– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у Матушки Пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…

– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея, сказала княжна Марья.

– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер, – ты сама видела? – спросил он.

– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике-то, как свет небесный, и из щечки у Матушки так и каплет, так и каплет…

– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.

– Ах, отец, что ты говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.

– Это обманывают народ, – повторил он.

– Господи Иисусе Христе, – крестясь, сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так-то один анарал не верил, сказал «Монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему Матушка Печерская и говорит: «Уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого, прямо к ней, подошел, упал, говорит: «Исцели! отдам тебе, говорит, все, чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.

– Как же звезда-то в образе очутилась? – спросил Пьер.

– В генералы и Матушку произвели? – сказал князь Андрей, улыбаясь.

Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.

– Отец, отец, грех тебе, грех, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.

– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что же это?.. – обратилась она к княжне Марье. Она встала и, чуть не плача, стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.

– Ну, что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?..

– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n’ai pas voulu l’offenser,[10] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину.

Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.

Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладаном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. „Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет божий выходить не хочется“.

Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.

– Вы очень добры, – сказала она ему.

– Ах, я, право, не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства».

Итак, странница Пелагеюшка рассказывает о мироточении образа Печерской Божией Матери и о некоем генерале («анарале»), который, не поверив чуду, ослеп, но покаялся и прозрел, после чего пожертвовал на украшение ризы для иконы свой орден, некогда пожалованный ему царем. Княжна Марья, сама глубоко верующая и искренне симпатизирующая «божьим людям», приходит в смущениe от этого рассказа, а Пьер Безухов и Андрей Болконский откровенно смеются над странницей. Они убеждены, что чудес нет, престо «монахи обманывают народ».

В этом месте романа Толстой показал все то, из чего слагается вера простых людей: тут и любовь к посещению святых мест, и глубокое уважение к священству, и теплое отношение к божьим людям – юродивым, и благоговейное почитание икон Божией Матери и святых мощей… Но у слушателей Пелагеюшки – графа и князя – все это вызывает плохо скрываемую улыбку. Впрочем, Безухов и Болконский не волки, у них есть совесть. Они способны «подняться» над предрассудками, простить темным странникам их невежество, даже сыграть в нужный момент – ведь князь Андрей и Пьер «так понимают и высоко ценят эти чувства».

Конечно, понимают и ценят именно потому, что имеют их сами. Вот только направлены «эти чувства» у них на другой предмет. Пьер, например, принимает посвящение в масоны в некой «темной храмине», где ему тыкают шпагой в голую грудь, отдает себя в полное послушание «благодетелю» – старому масону Баздееву, сочиняет для масонской ложи заповеди любви. Удивительное дело: проявляя столько критичности, столько рассудочности, когда дело касается Православия, он с такой легкостью доверяется всему, что связано с франкмасонством!