на кончике пинцета. Сомнений не было – такие же волоски присохли к обуху

кувалды, найденной им под мостом.

Мрачнее тучи вышел он к Суровину и Кучину. Следователь сидел в кресле и в упор

смотрел на оправдывающегося Кучина. Профессор стоял перед ним и резко

жестикулировал:

– Накануне Василий Нифонтович предупредил нас, что завтра до полудня его не

будет. Никто, естественно, не поинтересовался, какие у него дела. Завкафедрой

все-таки…

30

Когда Лобов вошел, Суровин вопросительно посмотрел на него. Лобов кивнул, это

заметил Кучин и еще больше распалился:

– Позвольте, мне кажется, вы определенно подозреваете меня в этом убийстве! Но

ведь я сказал вам, что все утро был на кафедре! С половины десятого до

тринадцати тридцати…

– А потом?

– А потом поехал на теннисный корт!

– Там вас видели?

– А по-вашему, я играл один, со стенкой? Простите, но это для чайников. А я все-

таки мастер спорта.

– России?

– Еще СССР.

– Снимаю шляпу, Илья Матвеевич, - как можно мягче сказал Суровин. – Да не

кипятитесь вы. Работа у нас такая – все проверять, никому не доверять. Незадолго

до вас мы встречались, например, с Максимом Родским.

– Хорошо, - немного успокоился Кучин. – Скажите, вы наверняка ведь уже

определили время смерти Рябича?

– Конечно, - кивнул следователь. – Около десяти часов.

– Вот видите! Именно в это время, - Кучин сделал ударение на местоимении, - я

был на кафедре. Тот же Родский, если вы с ним уже общались, мог бы подтвердить

вам это. Что же, не подтвердил? Да с него станется, пожалуй, - обреченно махнул

он рукой и устало опустился во второе кресло.

– Подтвердил, Илья Матвеевич, не волнуйтесь, - включился в разговор Лобов. –

Более того, сказал, что видел, как вы подъезжали к университету как раз в

половине девятого.

– Спасибо ему. По крайней мере честный человек.

– Илья Матвеевич, расскажите, пожалуйста, о ваших разногласиях… ну, с тем же

Родским, например. Или с профессором Рябичем, - попросил Лобов, устраиваясь

на стуле. – Я ведь знаю, в научном мире не все так просто. Вечные споры,

дискуссии… Что вас разъединяло?

– Вы правы, рассказать, пожалуй, стоит, хотя бы для того, чтобы расставить перед

вами все точки над «и». Так вот. Василий Нифонтович Рябич… - Кучин запнулся, но быстро овладел собой: - Извините, придется, видимо, говорить «был», а это не

укладывается у меня в голове. Но все наши разногласия, как вы говорите, были

именно разногласиями, то есть разными воззрениями на одну научную тему.

31

Никакой личной вражды между нами не было и быть не могло. С чего бы вообще?

Профессор Рябич был… был, конечно, новатором в науке, первопроходцем.

Смелым, порывистым, отважно берущимся за любую гипотезу с целью определить

наконец ее истинность или, наоборот, ложность. Это непростой путь, здесь

удобнее всего получить по шапке. Но это не отпугивало Рябича. Один за одним он

делал ошеломляющие доклады на международных конференциях, стал

популярен, его везде приглашали, много печатали за границей.

– Так чем же он вам не угодил-то? – перебил Суровин. – Простите, я хотел сказать

– чем его взгляды так отличались от ваших? Правильно так сказать?

– По сути правильно, - улыбнулся Кучин. – Вы понимаете, Рябич был скорее

ученым западной школы. В его работах много догадок, гипотез. Смелых, конечно, оригинальных, но все-таки предположений. Отечественная историческая школа

опирается на иную методологическую базу. Нам, - он с гордостью, как показалось

Лобову, выделил это слово, - нам интересны глубоко аргументированные выводы, а как можно, например, писать о Второй мировой войне, когда многие архивы по-

прежнему закрыты?

– Так что же, не изучать вовсе этот период истории? – удивился Лобов.

– По мне, так и не изучать! Рябич сказал как-то, что тайна этой войны раскроется

лишь на Страшном суде…

– Да, мы знаем об этой его фразе, - поддакнул Суровин.