Гласныхъ было человкъ до сорока. Какъ среди нихъ, такъ и среди публики не видно было ни одного представителя въ томъ своеобразномъ костюм, который носятъ купцы, мщане, ремесленники и, особенно, духовные и крестьяне. Вс одты были въ сюртуки, визитки, пиджаки, а нкоторые и во фраки, — словомъ, въ т костюмы, которые присущи и характерны для дворянства и интеллигентныхъ классовъ общества. Среди публики было десятка два дамъ, изъ которыхъ Софья Михайловна и Катерина Дмитріевна помщались въ первомъ ряду, у самаго барьера, а по сторонамъ ихъ возсдали Вороновъ, Орцкій и Львовъ.

Гласные, до открытія собранія, стояли группами, нкоторые прохаживались по два и по три въ рядъ, а нкоторые стояли у барьера и разговаривали съ знакомыми изъ публики. Большинство гласныхъ — народъ молодой, лтъ отъ 25 до 35, и, при разниц въ рост, цвт волосъ, наружныхъ очертаніяхъ лицъ и всей фигуры, они имли что-то общее между собою, почти одинаковый отпечатокъ души, ума и сердца на лицахъ, въ движеніяхъ, въ манер говорить: какая-то естественность, простота, искренность, задушевность густо лежала на ихъ лицахъ, въ ихъ взглядахъ, слышалась въ ихъ говор, замчалась въ ихъ движеніяхъ. Все это не было тождественному каждаго изъ нихъ было много своего, характернаго только ему; но полное отсутствіе рисовки, полное отсутствіе желанія хотя бы безсознательно представлять изъ себя человка съ извстными взглядами, убжденіями, привычками и вкусами, — было видно на каждомъ изъ большинства гласныхъ. Одты они были въ самые разнообразные костюмы — отъ сшитаго по мод чернаго сюртука и фрака, отъ старомодной и неловко-пригнанной визитки съ безчисленными карманами и до очень потертаго короткаго пиджака и не очень большой чистоты блья, но модный черный сюртукъ и фракъ не носился ими такъ, какъ носятъ ихъ записные джентльмены и франты, при взгляд на которыхъ прежде всего невольно обращается вниманіе на ихъ костюмъ, благодаря особенной приспособленности всей фигуры франта въ костюму; но мшкообразная визитка не сидла на гласномъ такъ, какъ сидитъ, напримръ, старый и заношенный сюртукъ на соціалист Бебел, прізжающемъ въ рейхстагъ въ карет, и сюртукъ котораго, несмотря на его потертость, изящно обрисовываетъ благородную фигуру своего владльца… Большинство гласныхъ имли угловатыя движенія, некартинныя позы, неплавную рчь; но все это, благодаря своей естественности, искренности и простот, было привлекательно, не отталкивало отъ себя, не рзало глаза и слухъ.

Но среди гласныхъ было человкъ пять-шесть особенно выдававшихся. Во-первыхъ, Король-Кречетовъ съ своимъ некрасивымъ лицомъ и съ своимъ громкимъ и горячимъ разговоромъ въ одной изъ самыхъ большихъ группъ гласныхъ. Во-вторыхъ, Рымнинъ съ своею патріархально-внушительною наружностію и еще одинъ гласный, очень близкій въ Рымнину по лтамъ, но худенькій, безъ бороды и съ торчащими вверхъ усами, который держалъ Рымнина подъ руку и постоянно кивалъ головою, какъ бы поддакивая тому, что тихо говорилъ Рымнинъ стоявшему около него кружку гласныхъ. Въ-третьихъ, пожилой, худощавый, высокій и бодрый на видъ гласный, съ быстрыми маленькими глазами, косо посматривавшими по сторонамъ, и съ тонкою усмшкой большаго рта; онъ сидлъ одиноко, поза его была небрежно-вызывающая, а когда въ нему подходилъ кто-либо изъ гласныхъ, онъ говорилъ сильно жестикулируя руками и часто ворочая головой. Въ-четвертыхъ, бросалась еще физіономія брюнета, лтъ за тридцать, но съ порядочно сдыми уже волосами на голов, съ длинной черною бородой, съ большими близорукими глазами, но безъ очковъ; онъ постоянно переходилъ отъ одной группы гласныхъ къ другой, прислушивался, записывалъ что-то въ большую записную книжку, сосредоточенно всматривался во все и пристально впивался глазами въ глаза говорившихъ съ нимъ. Наконецъ, выдавалось человкъ пять гласныхъ, изящно, щегольски одтыхъ во фраки, съ картинными движеніями, самоувренными взглядами, любезными улыбками при разговорахъ и съ громкою, правильно-округленною рчью.

. . . . . . . . .

. . . . . . . . .

Въ половин двнадцатаго въ залу собранія вошелъ полицеймейстеръ и, направляясь по проходу въ отдленію гласныхъ, раскланивался направо и налво съ публикой. Однимъ онъ подавалъ руку, другимъ только кланялся съ улыбкой по два раза, третьимъ — по разу и безъ улыбки, около дамъ непремнно останавливался и шаркалъ ногами, а проходя возл Воронова онъ поклонился ему, немного постоявъ во фронт. Для гласныхъ у него тоже было нсколько манеръ здороваться и говорить. Для щегольски одтыхъ лицо его было съ слабой, почтительной улыбкой, для большинства гласныхъ — сочувственно-товарищеская улыбка, для Кречетова — усмшка съ проглядываніемъ грусти, для представителя стараго дворянства улыбка пропадала и замнялась миной строгаго уваженія и почтенія, для нкоторыхъ — добродушная гримаса и т. д.; но все это было въ немъ естественно, неподдльно, пріятно для глазъ, какъ искреннее проявленіе нкотораго характера. За этотъ нкоторый характеръ, при оригинальной философіи мысли и своеобразныхъ взглядахъ на службу, дворянство губерніи не очень уважало полицеймейстера; но онъ нравился ршительно всмъ и вс ршительно считали его прекраснымъ блюстителемъ порядка въ город, «конечно, принимая въ соображеніе положеніе администраціи къ обществу», какъ добавлялось всми и всегда при похвалахъ Филарету Пупліевичу.

— Неужели боитесь безпорядковъ и для предупрежденія оныхъ изволили пожаловать, какъ въ мои времена въ гимназіяхъ стояла розга въ углу? — спросилъ у него Рымнинъ.

— Честь имю кланяться! Какъ ваше здоровье, Дмитрій Ивановичъ? Какой можетъ быть безпорядокъ среди господъ помщиковъ-дворянъ и… при вашемъ присутствіи, и подъ предсдательствомъ его превосходительства? — серьезно отвтилъ полицеймейстеръ, почтительно кланяясь и какъ-то бережно пожимая руку Рымнина.

— Значитъ, какъ землевладлецъ и дворянинъ изволили пожаловать? — обратился въ нему одинъ изъ франтовски одтыхъ гласныхъ.

— Засвидтельствовать мое почтеніе уважаемому Николаю Николаевичу прежде всего, а потомъ есть у меня просьба въ тмъ изъ господъ помщиковъ, у которыхъ непугливое сердце, — отвчалъ полицеймейстеръ, ставъ во фронтъ предъ Николаемъ Николаевичемъ.

— Какъ у васъ?… Смлъ и отваженъ, какъ орелъ! — кладя руку на плечо полицеймейстера, — шутилъ Николай Николаевичъ.

— Я смлъ и отваженъ, насколько повелваетъ полицейскій уставъ. Полиція не шутитъ!

Рымнинъ, Николай Николаевичъ и человкъ восемь гласныхъ, сгруппировавшихся въ это время около полицеймейстера, отъ души смялись надъ фразою: «полиція не шутитъ», произнесенною полицеймейстеромъ внушительно и съ самою тонкой улыбкой.

— Въ чемъ дло, если не позволите шутить съ полиціей? — спросилъ все тотъ же Николай Николаевичъ.

— Есть у меня опасный, но способный молодой человкъ. Онъ ищетъ работы и я взялся порекомендовать его господамъ строителямъ желзной дороги. Онъ лекціи въ институт изучалъ насчетъ дорогъ, да и вотъ какую усадьбу для меня нарисовалъ, — отвтилъ полицеймейстеръ и развернулъ предъ гласными чертежи Могутова.

— А кто мастеръ сихъ длъ? — спросилъ Рымнинъ.

— Присланный къ намъ подъ надзоръ изъ Питера студентъ, Могутовъ, — какъ бы рапортуя, отвтилъ полицеймейстеръ. — Малый, кажется, способный, только молодъ и зеленъ. Но я ему сегодня этакую нотацію прочелъ, отцовское внушеніе, что онъ далъ слово держать языкъ за зубами.

— Но какой вы, право, молодчина! Успетъ со всего и на первыхъ же порахъ пользу извлечь!..

— А очень способный этотъ поднадзорный?

— Понимаетъ дло и не нигилистъ?

— Драться не будетъ?

— Какъ насчетъ руготни? — спрашивали гласные полицеймейстера, разсматривая чертежи.

— За этого юношу меня уже просили и я приму его на работу къ себ,- громко сказалъ Кречетовъ, когда, подойдя къ столу, онъ мелькомъ посмотрлъ на рисунки и разобралъ, о чемъ идетъ разговоръ.

— Наипокорнйше васъ благодарю, ваше сіятельство! — расшаркиваясь предъ Кречетовымъ и протягивая ему руку, сказалъ полицеймейстеръ. — Будете довольны малымъ, ваше сіятельство. Малый съ головой и подъ вашимъ наблюденіемъ не будетъ языкомъ чушь болтать.