Но за то къ концу недли Могутовъ окончилъ — и, по словамъ Перехавшаго, окончилъ на славу — проектъ усадьбы для полицеймейстера. И въ самомъ дл проектъ усадьбы былъ не малымъ трудомъ: кром чертежей и рисунковъ, плановъ, фасадовъ и разрзовъ всхъ построекъ, имлись еще чертежи всхъ деталей построекъ, какъ-то: стропилъ, закромовъ, печей, дверей, оконъ и т. п.; всему было составлено подробное описаніе, на все приведены были разсчеты и смты; все основывалось не только на теоріи, на данныхъ изъ книг, но и на личномъ осмотр подгородныхъ имній и многихъ домовъ, сараевъ и амбаровъ въ город; и, въ заключеніе, все пропущено было чрезъ тщательную критику кандидата спеціальнаго высшаго сельско-хозяйственнаго учебнаго заведенія, какимъ былъ Перехавшій.

Въ десятомъ часу утра Могутовъ отправился съ проектомъ къ полицеймейстеру и засталъ его въ той же комнат, у стола, за стаканомъ чая, и не было только у дверей полицейскаго чиновника, какъ во время перваго визита.

— А, это вы? — сказалъ полицеймейстеръ, протягивая руку, когда Могутовъ вошелъ и поклонился. — Что скажете?

— Принесъ рисунки усадьбы, Филаретъ Пупліевичъ, — отвтилъ Могутовъ, сдлавъ легкій поклонъ и подавая полицеймейстеру рисунки.

— Такъ скоро? — медленно и какъ бы нехотя разворачивая первый листъ рисунковъ и равнодушно посматривая на него, не то вопросительно, не то удивленно сказалъ полицеймейстеръ. — Садитесь! — сказалъ онъ немного погодя, когда пристальнй взглянулъ на развернутый листъ общаго вида усадьбы въ план и фасад. Ему прежде всего бросились въ глаза изящество и чистота рисунка, потомъ онъ замтилъ, что расположеніе построекъ и наружный видъ оныхъ какъ будто согласны съ его желаніемъ, затмъ онъ пристальне углубился въ разсмотрніе подробностей — и его лицо, вмсто совершенно не идущаго къ нему апатично-начальническаго выраженія, мало-по-малу приняло свой обычный наивно-добродушный видъ. Онъ внимательно и нсколько разъ пересмотрлъ вс рисунки. По свойственной ему осторожности въ дланіи окончательныхъ выводовъ, онъ началъ было подозрительно смотрть на изящество и чистоту рисунковъ; онъ думалъ, что, наврно, подъ ними скрывается неудобство, дороговизна, незнаніе дла, — и онъ не мало былъ удивленъ, что, при всемъ желаніи, ничего подобнаго никакъ не могъ найти. Можно, конечно, постройки съ лвой стороны дома перенести на правую, а съ правой — на лвую, но это не важно и не въ этомъ дло. — «Кажется, хорошо, шельмецъ, сдлалъ! — подумалъ въ заключеніе полицеймейстеръ. — Но все-таки нужно разсмотрть поподробне».

— А это еще что? — спросилъ онъ, когда, окончивъ разсмотрніе рисунковъ, посмотрлъ на Могутова и тотъ подалъ ему толстую тетрадь.

— Это описаніе, разсчеты и смта, — отвтилъ Могутовъ.

— Отлично, отлично! — сказалъ полицеймейстеръ, перелистывая тетрадь и читая только заглавія разныхъ отдловъ ея. — Я это все разсмотрю внимательне. Мн сегодня некогда, да на это нужно и пропасть времени. Сдается на первыхъ порахъ хорошо… Благодарю! — подавая руку Могутову, закончилъ онъ. — Но зачмъ вы такъ торопились? Строиться-то я буду разв къ будущему году, — добавилъ онъ потомъ и уже боле холодно, причемъ лицо его опять приняло прежній видъ.

— Я не торопился, но у меня нтъ другой работы. За недлю это можно сдлать не особенно торопясь, — отвтилъ Могутовъ.

— Ахъ, да, я вамъ общалъ подыскать работу… Помню, но еще ничего не удалось сдлать… Скажите, за что вами недоволенъ Кожуховъ? — и полицеймейстеръ началъ пристально смотрть въ лицо Могутова.

— Я не знаю, — равнодушно отвтилъ тотъ.

— Онъ говорилъ мн, что вы были у него и чуть не выругали его… Правда это?

— Неправда! — все также отвчалъ Могутовъ.

— Что-нибудь да было… Петръ Ивановичъ — прекрасный и образованный человкъ, да и съ какой стати ему врать на васъ?.. Что-нибудь, наврно, было?

— Обо мн по всему городу распустили такую гадкую сплетню, что не удивительно, если Петръ Ивановичъ принялъ меня за очень сквернаго человка и каждому моему слову придалъ дурной смыслъ, — спокойно, но съ оттнкомъ грусти или досады, сказалъ Могутовъ и затмъ буквально-врно передалъ весь свой разговоръ съ Кожуховымъ. — Мн было непріятно, что человкъ съ высшимъ образованіемъ вритъ всякой чепух и такъ насмшливо-жалко относится на первыхъ же порахъ къ просьб быть-можетъ и справедливо наказаннаго, но все же человка почти окончившаго курсъ высшаго учебнаго заведенія… Но я не желалъ сказать что-либо обидное для Петра Ивановича.

— Такъ онъ васъ у себя не принялъ… Осторожный человкъ!.. Онъ, правда, бываетъ по утрамъ кислымъ… Но кто Богу не гршенъ, царю не виноватъ, — отрывисто сказалъ полицеймейстеръ, крутя усы, и лицо его прояснилось. Ему, какъ видно, нравилась нкоторая амбиціозность Могутова и досадливый тембръ его голоса. — Но вамъ нужно вести себя осторожне, — продолжалъ онъ, немного погодя. — Я вамъ совтую это и по долгу службы, и какъ отецъ. У меня у самого сынъ въ шестомъ класс гимназіи и я думаю его въ вашъ институтъ или въ хозяйственную академію потомъ отдать, если Богъ продлитъ вку… Вы вотъ и работать умете, а если не будете съ людьми жить по-людски, — безъ хлба пропадете. Ласковый теленокъ двухъ коровокъ сосетъ, а строптивому и одной не удается. Ну, къ чему вамъ было говорить Петру Ивановичу о нежеланіи служить? Разв чиновничья служба — порокъ?!

— Я далъ слово отцу не служить.

— Хорошо-съ! Послушаніе родителямъ — дло прекрасное, но для чего объ этомъ говорить? Это — хвастовство-съ! Это обижаетъ другихъ, а вамъ, кром вреда, ничего не дастъ. Разв нельзя было отклониться иначе, вжливо, не обижая? «Страдаю, молъ, гемороемъ, а потому усидчивой работы принять не могу» — было бы вжливо и возбудило бы даже состраданіе къ вамъ; а то на: «отецъ много страдалъ на служб и приказалъ мн не быть чиновникомъ»… Не хорошо, ребячество! Поврьте мн, ребячество!

— Я не буду говорить неправду! — громко и серьёзно отвтилъ Могутовъ, которому почему-то нравился добродушно-отеческій тонъ голоса полицеймейстера и его наивная рчь о геморо.

— И опять — ребячество, съ которымъ пропадете въ жизни! — тмъ же тономъ продолжалъ полицеймейстеръ. — Оно васъ уже исключило изъ института и прислало сюда, на мое попеченіе, такъ этого мало!.. Молодо и зелено! Поживете, натерпитесь всего, тогда и увидите, что съ такой правдой съ голоду помереть можно, а то угодить туда, куда Макаръ телятъ не гонялъ. Будете жалть тогда, да ужь будетъ поздно… Послушайтесь меня какъ отца: будьте скромны, молчите больше, клятвы, тамъ, и правду, тамъ, вашу спрячьте подальше отъ людей, — будьте человкомъ! Я говорю вамъ какъ своему сыну. Вы послушаете меня? — и онъ подалъ руку Могутову.