— Я тоже люблю васъ, — прошептала она. — Я долго думала. Я думала и о томъ, что вы женаты, что я могу быть только вашей любовницей, а не женой…

Она остановилась, невольно вздохнула, невольно же сжала крпче его руку и ближе склонилась къ нему. Онъ горячо и нсколько разъ поцловалъ ее.

— Я люблю васъ и ршилась на все… Не обижайте же меня! — сказала она немного погодя и слезы крупными каплями потекли изъ ея глазъ, а ея руки еще крпче жали его руку.

— Дорогая моя! — горячо цлуя ее, говорилъ онъ. — Все, все, все, что только угодно теб, все будетъ для тебя. Твое слово — законъ!.. Предъ закономъ я научился быть нмымъ и покорнымъ, такимъ же я буду для тебя…

— Знаете, генералъ, какъ я надумала устроить мою жизнь, чтобы можно было любить васъ и чтобы меня никто не обижалъ? — весело, доврчиво и шаловливо говорила она ему, немного погодя. — Люди злы и любятъ обижать, особенно женщину, а тмъ боле, когда она только любовница. — Она вздохнула, но вздохъ былъ искуствененъ.

— Къ несчастію, это правда. Но я оберегу тебя, не бойся, — сказалъ онъ.

— Но вы послушайте, генералъ, что я придумала. Вы прикажите найти для меня хорошую квартиру и прикажите прибить на ней вывску: „Пансіонъ для приходящихъ благородныхъ двицъ“. Въ этой квартир я буду жить и пансіонъ будетъ мой. Я, вдь, гувернантка, — почему же мн не открыть пансіонъ… Мн это даже дивизіонный совтовалъ… При пансіон я не буду ни отъ кого въ зависимости и буду, не опасаясь чужаго глаза, любить васъ… Правда, такъ хорошо будетъ? Хорошо придумала ваша Ирина? — спрашивала она доврчиво и шаловливо, какъ спрашиваетъ у будущаго мужа влюбленная въ него двушка.

— Отлично, отлично! — отвчалъ онъ. Онъ улыбался и былъ сильно доволенъ. Губернаторская любовница должна быть не только красавица, но и умна, и занимать солидное положеніе въ обществ, а кто же можетъ быть лучше, умне женщины, живущей такимъ солиднымъ, требующимъ ума, трудомъ, какъ трудъ директрисы, начальницы и владтельницы пансіона?

— Видите, генералъ, какая я умница, какая хитрая!..

— Я сейчасъ говорилъ вамъ, что еще могу потягаться съ молодежью, — сказалъ онъ шутя, пожимая и часто цлуя ея руку, — но въ одномъ мн приходится пасовать передъ ней.

— Въ чемъ, мой генералъ? — съ шаловливымъ испугомъ, сжимая его руку и устремивъ на него удивленно-смющіеся глаза, вскрикнула она.

— Я не обладаю терпніемъ молодости, — боле серьезно отвтилъ онъ.

— Яснй, мой генералъ! — бойко командовала она.

— Дло въ томъ, что молодость легче насъ увлекается, скорй влюбляется, но она терпливе насъ можетъ ждать… блаженства любви… А мы… мы не такъ скоро воспламеняемся, для насъ нуженъ и умъ, и красота, и элегантность — все, что въ васъ есть, чтобы наше сердце забилось любовью; но за то намъ трудно удерживать возбужденную любовь, для насъ — пытка ждать и ждать…

— Но вдь теперь постъ, седьмая недля, генералъ! „Духъ же цломудрія, смиренномудрія, терпнія…“, помните, генералъ?

— А дале? — усмхнувшись спросилъ онъ.

— Дале?… Но не такой, не такой любви, генералъ… Не гршите, мой генералъ! — ласкаясь и смясь, громко говорила она. Ей нравилась его нетерпливость; ей казалось, что теперь онъ влюбленъ въ нее не только чувствомъ и умомъ, но и горячею кровью сердца.

— Положимъ, допускаю, хотя это, право, тяжело — смиренномудріе и терпніе — на всю седьмую недлю… Ну, а потомъ?… Пока успютъ пріискать квартиру, устроить ее…

— Пока я перебью сердитую рчь генерала и попрошу его слушать, что дале я придумала. Я завтра же ду къ сестр,- она гувернанткой въ деревн у Тулубьевыхъ, отъ города пятнадцать верстъ. Вернусь я вмст съ сестрой на первый день и остановимся въ гостиниц. Затмъ я объявлю генералу, — не моему нетерпливому генералу, — что больше я не гувернантка, что открываю свой собственный пансіонъ, что у сестры и у меня есть на это деньги, что я уже ищу квартиру для пансіона, и т. д., и т. д.

— А что же дале? — спросилъ онъ опять улыбнувшись.

— Что дале?… Нетерпливый генералъ можетъ быть на второй день у насъ съ визитомъ и я его познакомлю съ моей сестрой; она премилая старая два, — все такъ же весело и шаля, продолжала она.

— Я могу быть съ визитомъ въ первый день, — серьезно сказалъ онъ.

— Ну, а я васъ прошу на второй день, на вечерній чай, — да?

— И вы?…

— Я буду вашей, — серьезно сказала она и спрятала лицо на его груди. Она начала чувствовать маленькій ознобъ…

— Дорогая, милая, умная, красавица! — цлуя ея руки, цлуя ея лицо, говорилъ онъ и голосъ его дрожалъ, въ немъ слышалась даже хрипота.

— Теперь я должна сказать, за что я буду ваша, — начала она немного погодя серьезнымъ голосомъ, быстро принявъ голову съ его груди и чуть-чуть отодвигаясь отъ него. — Любовница — не жена, она должна быть осторожна, — правда, генералъ? Я отдаю вамъ все… Я отдаю вамъ мою первую и послднюю любовь… Съ чему тогда любовь, когда вы бросите меня?… Кто обратитъ вниманіе на любовь брошенной любовницы? — голосъ ея былъ серьезенъ, голова опущена, руки, какъ мертвыя, висли въ его рукахъ и капли слезъ изъ ея глазъ падали ему на руки.