— О, да! — говорилъ онъ. — Мн просто смшно, когда представитель администраціи, полный генералъ, начальникъ губерніи, фигурируетъ въ роли перваго министра, воображая, что онъ читаетъ тронную рчь императора Наполеона предъ законодательнымъ собраніемъ. О, да! Этотъ историческій докладъ объ исторической стн будетъ, наврно, достояніемъ исторіи о начал нашего парламентаризма…

— Браво, monsieur Орцкій! Вы не шутя разсержены земствомъ?… Я первый разъ слышу отъ васъ такую длинную и полную злой ироніи рчь. Браво, браво! — говорила улыбаясь Софья Михайловна.

— Мн только смшно, Софья Михайловна. О, да! Безъ году недля, какъ уничтожила верховная власть крпостное право, кнутъ и клеймо, и вдругъ у насъ уже усплъ образоваться парламентаризмъ! Пахнетъ конституціей въ зал благороднаго собранія!

— Право, вы несправедливы и безвинно осуждаете земство. Мы только-что оставили собраніе и разв тамъ было при насъ что-либо возмутительное, достойное такой злой критики, какъ ваша? Нтъ, вы — злы и несправедливы! Петръ Ивановичъ, неужели и вы раздляете мннія monsieur Орцкаго? — обратилась Софья Михайловна въ Кожухову. Она прекрасно усвоила себ привычку со всми и обо всмъ говорить совершенно индифферентно, и теперь съ беззаботной улыбкой предлагала вопросы и выслушивала возраженія не какъ женщина, мужъ которой земскій дятель, а какъ свтская барыня, умющая каждому разговору придать изысканную вжливость и милую веселость аристократическихъ гостиныхъ.

— Почти, Софья Михайловна, — совершенно спокойно и еще боле гортаннымъ голосомъ отвчалъ Кожуховъ. — Мн странно, что предсдатель, такой умный и разсудительный человкъ, не воспользовался, недавно предоставленнымъ ему, правомъ унимать черезчуръ горячихъ ораторовъ. Такихъ мнній объ администраціи, какія высказывалъ князь Король-Кречетовъ, нельзя допускать въ собраніи, — это ложь и глупость. Конечно, можно надъ этимъ смяться, но и становится грустно, вдь такъ говоритъ и это одобряетъ дворянство, опора престола и отечества!.. Такъ говорятъ посл мягкой, гуманной, полной доврія и искренности, рчи начальника губерніи!.. Это грустно.

— Но, господа, вы, кажется, позабыли, что Гавріилъ Васильевичъ говорилъ объ администраціи со словъ Московскихъ Вдомостей, Каткова же нельзя причислить къ глупцамъ и шутамъ!

— Чего не печатаютъ газеты, Софья Михайловна!.. Катковъ не исключеніе, — отвтилъ Кожуховъ. — Онъ печатаетъ все, что пришлютъ ему предводители, а Кречетовъ читалъ выдержку изъ корреспонденціи нашего предводителя.

— Но скажите, правда ли это? Есть ли правда въ такомъ мнніи объ администраціи въ народ? — все также индифферентно спросила Софья Михайловна.

— Конечно, нтъ. Народъ благоговетъ передъ властію, и скажи власть слово — и отъ благороднаго дворянства не останется и слда… Но мн, право, нравится ихъ шутовское отношеніе къ постройк,- продолжалъ Кожуховъ боле мягкимъ голосомъ и съ слабою улыбкой на лиц. — Вы извините, Софья Михайловна, за рзкость, но я не причисляю Дмитрія Ивановича къ числу всхъ остальныхъ. Онъ уменъ, знающъ и только заблуждается въ своихъ товарищахъ, — онъ судитъ о нихъ по себ… Романъ Юрьевичъ, хотите пойдемъ на пари, что дворянская постройка дороги кончится громаднымъ скандаломъ? — закончилъ Кожуховъ, обращаясь къ Орцкому.

— Хорошо! Но я самъ за скандалъ, воровство, глупость, разореніе и проч. О, да! Я хочу предложить князю Король-Кречетову развить мысль о способности дворянъ съ крестьянами командовать войскомъ, управлять государствомъ и, безъ науки, найти точку опоры для Архимедова рычага.

— О, съ послднимъ князь справится!.. Позволь ему — и онъ скоро перевернетъ весь міръ вверхъ дномъ, даже безъ точки опоры, которой просилъ Архимедъ для своего великаго научнаго рычага.

— Ха-ха-ха! — смялась Софья Михайловна, какъ бы вторя шутливому тону словъ Кожухова.

А въ то же время Катерина Дмитріевна и ея кавалеры вели разговоръ совершенно о другомъ.

— Я не думаю, Катерина Дмитріевна, чтобы можно было когда-либо уничтожить бдность и неравенство на земл,- говорилъ Львовъ. — Кстати, я познакомился съ Могутовымъ и онъ удивилъ меня своими дльными сужденіями…

— Напримръ? — живо спросила Катерина Дмитріевна.

— Я говорилъ съ нимъ о многомъ и, между прочимъ, о голод нашей губерніи. Насъ было трое: я, онъ и еще Перехавшій. Вы не знаете, вроятно, этого оригинала, Катерина Дмитріевна?

— Нтъ, — отвтила она, смотря въ землю и внимательно вслушиваясь въ слова Львова.

— Это мой секретарь въ статистическомъ комитет,- поспшилъ познакомить Вороновъ. — Не глупый человкъ, но больной и до смшнаго увлекается всякой высокою чепухой.

— Это тотъ самый, что сидлъ рядомъ съ Могутовымъ въ собраніи? — спросила Катерина Дмитріевна, и когда Львовъ подтвердилъ ея предположеніе, она тихо добавила: — Какое у него печальное лицо.

— Ваша правда, Катерина Дмитріевна. У него, дйствительно, очень печальный видъ, а говоритъ онъ еще печальне, сильно въ носъ и либо злится, либо плачетъ… Такъ вотъ этотъ Перехавшій, — продолжалъ разсказывать Львовъ, — для уничтоженія голода предлагалъ устроить на земл всеобщее равенство. Я очень интересовался, будетъ ли Могутовъ поддерживать подобную утопію, и не мало удивился, когда услышалъ отъ него совершенно противоположное.