Гордій тоже лниво поднялся и они пошли.

— Нтъ правды на свт, сынишка! громко, какъ-бы не владя собой, началъ отецъ. — Какъ Содомъ и Гоморра провалится скоро русская земля, отъ воровства и преступленій…. [1] Видишь, сынишка, площадь съ казенными домами? Вонъ магазины провіантскихъ и коммиссаріатскихъ коммиссій. Они должны поставлять хлбъ, сухари, крупу, сукно, холстъ, сапоги и все прочее для нашего войска, а разв тамъ это длаютъ? Тамъ чиновники наживаютъ деньги, берутъ съ подрядчиковъ тысячи, сотни тысячъ, кладутъ ихъ себ въ карманъ, а войску доставляютъ вмсто сухарей — гниль съ пескомъ и кирпичомъ, вмсто сукна — дрянь, расползающуюся между пальцами, сапоги — изъ дрянной кожи съ кардонными подошвами, такіе же — рубахи, медикаменты, палатки. Что имъ за дло, что гибнетъ русское войско не отъ пуль и штыковъ врага, а отъ голода и холода, идущихъ отъ этихъ коммиссій! Чиновники наложили себ тысячи въ карманъ, имъ все равно. Разв они боятся суда?… И кто-же судить будетъ? Разв воръ можетъ судить вора! А кто не воръ? Гд такой человкъ?… Вонъ уздный судъ, вонъ уголовная палата; но разв имъ можно позволить судить тхъ, у кого есть деньги! Они осуждаютъ только несчастныхъ крестьянъ, когда т, выйдя изъ терпнія, бунтуютъ противъ помщиковъ. Помнишь, сынъ, какъ два года назадъ, мы отъ собора смотрли, какъ вонъ тамъ, изъ-за той горки, стрляли изъ пушекъ по возмутившимся крестьянамъ Каланторова?… А вонъ видишь, сынишка, полицію? Ты думаешь, она ловитъ воровъ, оберегаетъ жителей города отъ грабежа и насилія? Нтъ, мой глупый мальчикъ. Она сама воруетъ и держитъ на служб воровъ; но за то отлично бьетъ купцовъ, поретъ чуть не до смерти мщанъ и солдатъ ограбленной пожарной команды… Помнишь, сынишка, какъ въ прошлыя каникулы мы были съ тобой на пожар? Пожарная команда пріхала безъ воды, съ дырявыми бочками, поломаннымъ насосомъ, порванною кишкой? За то, какъ ловко кварташки хлопали по лицамъ несчастныхъ водовозовъ, что медленно возили воду на своихъ заморенныхъ лошаденкахъ!.. А конецъ! Помнишь конецъ? Мы были около полиціи, когда пожарная команда возвращалась съ пожара. У одной бочки свалилось колесо съ дрогъ. — Пороть солдата — кучера! гаркнулъ полицеймейстеръ. Мы пошли скоре, но крикъ несчастнаго солдата долеталъ до насъ…. А вдь онъ старикъ былъ!.. Онъ лежалъ боле года хворый посл порки!.. Какимъ онъ страшнымъ смотрлъ потомъ, въ могилу глядя, но продолжая чистить конюшни!..

Гордій хорошо помнилъ этотъ случай. Онъ дрожалъ тогда всмъ тломъ, когда, посл взвизга розогъ, раздавались отчаянные криви солдата. Онъ видлъ потомъ болзненное, зеленое лицо солдата и слышалъ его глубокій, какъ бы надрывающій вс его внутренности, кашель.

— Ну, да Господь прости имъ всмъ! спокойно продолжалъ отецъ. — Я не затмъ сильно хотлъ видться съ тобой, чтобы бранить тхъ, кто насъ не слышитъ. Я хотлъ сказать теб, что я уду къ дяд…. А ты оставайся тутъ одинъ. Учись, старайся попасть въ университетъ, а потомъ работай честно, не забывай тогда меня и семью… Только дай себ зарокъ, сынъ, не служить ни въ гражданской, ни въ военной служб. Будь учителемъ. Это служба честная, а остальныя службы скверныя… Мой зарокъ теб, сынъ, чуждайся ихъ, какъ черта… Ну, да объ этомъ мы съ тобой писать будемъ… А теперь прощай. Совсмъ прощаться ты еще придешь, а теперь только на время…

Отецъ креститъ сына, цлуетъ его разъ, другой, третій и припадаетъ къ лицу сына на нсколько минутъ. На соборной колокольн бьютъ часы. Отецъ отбгаетъ, отстранивъ сына, и идетъ въ одну сторону, а сынъ въ другую. Отецъ оглядывается часто на сына, а сынъ скорой походкой, вытянувшись, какъ солдатъ, не оборачиваясь, зашагалъ въ гимназію. Онъ вошелъ въ темный корридоръ гимназіи, поднялся по лстниц во второй этажъ и остановился. Направо шелъ ярко-освщенный корридоръ, ведущій въ классный залъ пансіонеровъ, а прямо противъ него шла темная широкая лстница, ведущая къ гимназической церкви. Гордій опрометью побжалъ по лстниц и, какъ-бы мгновенно остановленный какой-то посторонней силой, упалъ передъ дверью церкви, стукнулся лбомъ объ полъ и безъ словъ и мыслей рыдалъ, слезы текли изъ его глазъ и обильно падали на полъ у дверей храма.

— За что Ты караешь меня? Чмъ я заслужилъ гнвъ Твой? За что Ты вводишь меня во искушеніе? шепталъ онъ, стоя на колнахъ и устремивъ глаза вверхъ, въ темноту, въ то мсто, гд вислъ надъ дверью маленькій образъ Христа, благословляющаго дтей. — Пожалй меня, Господи! Простри руку Твоей помощи надъ несчастнымъ старикомъ-отцомъ, не доведи до злобы и отчаянія сердце мое! Я выучу наизусть евангеліе Твое, я буду поступать по заповдямъ Твоимъ, я посвящу всю жизнь мою на служеніе Теб, только не карай меня боле, не посылай несчастій на семью мою….

Онъ спустился съ лстницы, вошелъ въ освщенный корридоръ. Съ нимъ столкнулся товарищъ по классу, сынъ чиновника, уже успвшій узнать исторію съ отцомъ Гордія.

— А, кантонистикъ, что, братъ, не веселъ? спрашиваетъ гимназистъ. — Отца поймали… и прогнали со службы! Жаль мн тебя, кантонистикъ! И твоего старика жаль! Онъ такой тихенькій….

Гордій со всего размаха трахнулъ по лицу сожалвшаго товарища и, самъ не создавая сдланнаго, не останавливаясь, вытянутой походкой отправился дале.

А гимназистъ сперва ошаллъ, потомъ хотлъ крикнуть, потомъ хотлъ догнать кантониста, избить его, но, въ заключеніе, остался на мст и, потирая рукой щеку, бормоталъ про себя:- этотъ проклятый кантонистъ сталъ удивительно страшнымъ и смшнымъ! Ужъ на что азіатъ нашъ, Кумызовъ, а и тотъ струсилъ третьяго дня. Проклятый кантонистъ насупилъ брови, втянулъ щеки въ ротъ, стиснулъ зубы и смло подошелъ съ кулаками къ азіату. Будешь меня трогать? не крикнулъ, а какъ гадина прошиплъ кантонистъ. И азіатъ струсилъ. Не буду, говоритъ, какъ взглянулъ на руку кантониста…. Чертъ съ нимъ! Не буду и я его трогать…. А что онъ угостилъ меня по морд,- никто не видлъ…. Кантонистъ, какъ лшій молчаливый, не скажетъ никому….

— Да, и ты, отецъ, всхъ посылалъ въ Сибирь, продолжалъ думать Могутовъ, когда, какъ молнія, промелькнули въ его ум, какъ живыя картины, быстро смняясь одна за одной, пронесшись предъ его глазами, сцены его дтства. А сколько лтъ прошло съ тхъ поръ?… И выводъ одинъ и тотъ же: всхъ въ Сибирь!.. Не много-ли и такъ уже!.. Да и какой смыслъ? Перемна мстъ не сдлаетъ насъ лучшими, особенно, когда вс сразу перейдемъ на новое мсто…. Тяжелый, но смшной крикъ слабыхъ волею людей…. Пора подумать о работ…. Завтра пойду съ визитомъ къ полицеймейстеру и попрошу его дать или указать, гд найти работу…. «Дай слово себ не служить, чуждайся службы какъ черта» — это-то я исполню, отецъ. Доволенъ-ли ты сыномъ?… Явись мн, какъ являлась мать некрасовскому «Рыцарю на часъ!..» А обстановка почти тождественна…. «Даль глубоко прозрачна, чиста, мсяцъ полный плыветъ надъ дубровой, и господствуютъ въ неб цвта голубой, блдносиній, лиловый»…. «Появись легкой тнью на мигъ! Всю ты жизнь прожила нелюбимая, всю ты жизнь прожила для другихъ!» громко продекламировалъ Могутовъ и вперилъ глаза въ глубь аллеи сада.

До него долетлъ шумъ шаговъ и говоръ двухъ громкихъ голосовъ.

— Это недавніе знакомые, подумалъ Могутовъ, узнавъ по гнусавому голосу Перехавшаго и по захлебыванію словъ — Пантюхина, которые оба, поровнявшись съ нимъ, начали пристально всматриваться въ него.

— Это онъ, тихо сказалъ Пантюхинъ.

— Идемъ къ гражданину правды! громко сказалъ Перехавшій, и оба пріятеля подошли въ Могутову.

— Позвольте вамъ, милостивый государь, началъ серьезно и не очень пьянымъ языкомъ Перехавшій. Позвольте сказать вамъ искреннее благодарю за то, что вы въ трудныхъ случаяхъ жизни можете оставаться правдивы и находчивы!.. При правдивости, логикой мысли способны усмирять зврей!.. Позвольте вашу…. руку вашу пожать, гражданинъ!.. и онъ схватилъ руку Могутова, вставшаго на ноги, и, крпко пожимая и потрясая ее, продолжалъ: