— Дло въ томъ, продолжалъ отецъ, но лучше мы сперва сядемъ около собора: знаешь, за колокольней. Тамъ никто не ходитъ, а видъ оттуда знатный…. Сперва холмики, потомъ горочки, а потомъ горы, и среди нихъ, какъ царь среди народа, Эльбрусъ…. Сперва зелененькія горы, потомъ все свтлй и свтлй, а потомъ и совсмъ блыя, чистыя, брилліантовыя…. Да, сынишка, на верху хорошо! Тамъ брилліантовъ много…. А внизу — одна зелень, а зелень скотина топчетъ, кушаетъ. Сперва кушаетъ полегоньку, весной только листочки молоденькіе, а къ осени съ корнемъ повырветь…. Скверно, сынишка, травушк! Не даютъ ей разцвсть и покойно умереть…

Онъ остановился, какъ бы переводя духъ, но при этомъ шаги его, медленные во время разговора, стали торопливыми.

— Вотъ придемъ къ собору, я теб подробно разскажу, какъ меня, бдную травушку, подъли…. Ну, да это ничего: ты не тревожься. Я немного колючая трава, меня сразу не съшь…. Видалъ, сынишка, какъ осенью козаки траву въ степи выжигаютъ? Издали красиво смотрть, а каково самой травушк!

Они пришли къ собору и сли за уголъ колокольни. Отецъ молчалъ. Гордій смотрлъ въ землю, боясь встртить блуждающій, тревожный взглядъ отца, который то часто хлопалъ вками, то устремлялъ глаза на одну точку, то скоро переходилъ глазами съ одного предмета на другой.

— Ишь, какъ высоко повисъ на воздух! гладя на парящаго въ неб орла, продолжалъ отецъ. Помнишь, Вася предъ смертью вспоминалъ орликовъ…. Спалили и его, голубчика! Убили его!

Отецъ зарыдалъ. Онъ подперъ голову одной рукой, а другою обнялъ сына, притянувъ его къ своей груди, и слезы, крупныя слезы, падали изъ глазъ отца на лицо сына, мшались тамъ со слезами сына….

— Ты, Гордюша, сть хочешь? порывисто спросилъ отецъ, и, не дожидая отвта, вынимаетъ изъ кармановъ баранки, яблоки и сливы. — Я, братъ-сынишка, припасъ про тебя. Я съ утра не лъ и не хочу сть, а ты кушай…. Я — старикъ, а ты — дитя, ты кушай…. Такъ, такъ, молодчина! Глядя на тебя, и я яблоко съмъ.

Гордій лъ жадно, а отецъ нехотя кусалъ и медленно пережевывалъ. Первый рвался услышать, что случилось съ отцомъ, но инстинктивная жалость къ любимому отцу удерживала его отъ разспросовъ, а второй медлилъ раскрыть свое горе предъ другомъ-сыномъ, боясь потерять его любовь къ себ.

— Но Гордюша пойметъ, думалъ отецъ. Онъ у меня умный, онъ не похожъ на сестеръ. Онъ проститъ отца, если даже я виноватъ…. Ршимость придала старику бодрости, и онъ заговорилъ ровно, внятно:

— Ты часто слышалъ, Гордій, упрекъ матери, что такіе же чиновники, какъ и я, даже занимающіе мсто хуже моего, имютъ свои дома, дти ихъ ходятъ, какъ куколки, а у меня, кром долговъ, ничего нтъ. Откуда чиновники все это берутъ? Жалованье у нихъ не боле моего, а у другихъ даже мене!.. Они берутъ взятки, надуваютъ просителей, тянутъ съ одной стороны и съ другой, противной, общаютъ и той, и другой, а въ конц концовъ, сдлаютъ въ пользу того, кто имъ больше надавалъ. Они умютъ длиться съ высшими, и потому дло бываетъ шито-да-крыто…. Они заглушили въ себ совсть, усвоили взятки, какъ жалованье казны, безъ чего немыслимо существованіе службы…. Я не могъ усвоить этого, я не бралъ взятокъ, меня къ тому не допускала вра въ Бога, стыдъ, честь…. Ты, сынишка, спросишь: откуда же ты, отецъ, приносилъ домой — рдко, правда, а все же приносилъ, по сто, по пятидесяти, по десяти и по пяти рублей? Правда, правда. Я приносилъ въ годъ разъ пять — шесть такія деньги, всего въ годъ рублей двсти — триста… Он не валились мн съ неба, мн давали ихъ люди, но давали за мой трудъ, за то, что я работалъ, что я училъ просителей, какъ надо вести дло, что указывалъ статьи закона, на которыя имъ нужно опираться. Но я не бралъ денегъ за то, что или пускалъ ихъ дло въ ходъ, или держалъ дло подъ сукномъ, или подводилъ дло подъ подходящія статьи закона, но идущія въ разрзъ съ правдою дла…. Клянусь Господомъ Богомъ, совсть моя чиста! Я не обидлъ ни одного человка, не гнулъ закона въ одну сторону, какъ объ этомъ меня ни просили! какія деньги за это ни предлагали…. Но если ко мн приходилъ проситель, разсказывалъ въ чемъ его дло, спрашивалъ какъ ему поступить, — я ему это разъяснялъ, и за это, только за это, получалъ благодарность…. Иногда просили меня написать прошеніе, и я, если видлъ, что трудно найти просителю сочинителя, по серьезности его дла, по запутанности законовъ объ его дл,- я сочинялъ прошеніе…. Какую же я плату бралъ за свой трудъ? Я бралъ, что давали, я никогда не торговался, не говорилъ — мало, не просилъ больше…. Скажи же, мой сынишка, есть-ли въ моихъ поступкахъ неправда, беззаконіе?

Гордій, нахмуривъ брови, слушалъ внимательно; но онъ плохо понималъ отца. Въ его голов не рисовалась картина; отвлеченныя мысли отца не слагались ни во что опредленное, ясное, — и онъ молчалъ, стараясь припомнить еще разъ слова отца.

— Ты плохо понялъ меня, мой глупенькій мальчикъ? спросилъ отецъ, посл нсколькихъ пытливыхъ взглядовъ, брошенныхъ на сына. — Я разскажу теб понятнй. Кто правъ изъ двухъ учителей? Одинъ, посл уроковъ въ класс, занимается на дому съ гимназистомъ, сыномъ богатаго человка, который платитъ учителю за это деньги, платитъ за то, что учитель помогаетъ мальчику приготовлять на дому уроки; но въ гимназіи, въ класс, учитель забываетъ объ ученик, за котораго ему платятъ, одинаково для всхъ учениковъ объясняетъ урокъ, одинаково — ровно вызываетъ всхъ къ доск, ставитъ всмъ баллы по отвту… Другой учитель — не таковъ. Онъ тоже получаетъ деньги, чтобы помогать гимназисту приготовлять посл обда уроки; но этотъ учитель лнивъ, не занимается дома съ гимназистомъ, проводитъ послобденное время въ свое удовольствіе, а за то прямо ставить своему ученику пятерку или четверку, хотя тотъ плохо знаетъ урокъ; онъ и другихъ учителей проситъ быть несправедливыми, и т, по доброт или дружб, соглашаются… Какой же изъ двухъ учителей правъ? котораго ученики боле любятъ?

— Первый — честный человкъ, а второй — плутъ и мошенникъ!. порывисто и громко отвчалъ Гордій.

— Ну, слушай дале, мой глупый мальчикъ, продолжалъ отецъ. — Ты видлъ у меня толстыя книги? Это — законы. Такихъ книгъ до сотни. Сколько нужно потратить времени, чтобы знать хорошо, гд, что и какъ написано въ этихъ книгахъ!.. Простой народъ, мщане, купцы, военные не знаютъ законовъ. Который же изъ двухъ чиновниковъ лучше? Тотъ-ли, который выслушаетъ человка, въ чемъ его дло, справится съ законами и потомъ скажетъ, куда и какъ нужно обратиться съ просьбой? Или тотъ, который прямо скажетъ: дайте мн вотъ столько рублей, и я дло ршу въ вашу пользу? Незнающій законовъ человкъ даетъ деньги, а чиновникъ начинаетъ вести дло только затмъ, чтобы противная сторона явилась къ чиновнику, дала ему взятку, а потомъ чиновникъ возьметъ да и спрячетъ дло. Проходитъ годъ. Приходить къ чиновнику первый проситель, спрашиваетъ о своемъ дл,- не по форм написано прошеніе, отвчаетъ чиновникъ. — Напишите другое, и дло будетъ ршено въ вашу пользу… Чешетъ въ голов проситель, пишетъ опять прошеніе, опять даетъ взятку чиновнику, и опять тотъ длаетъ то же самое… Ну, понялъ, сынишка?

— Да, да! Второй — обманщикъ, а первый — честный человкъ! порывисто и громко отвтилъ Гордій.

— Такъ и мн кажется… Послушай же, что будетъ дальше, боле оживленно, продолжалъ отецъ. — Бдный тягался съ богатымъ. Онъ пришелъ ко мн и слезно просилъ помочь. Я зналъ его дло, оно было у меня въ стол. Онъ уже жаловался въ судъ, въ губернское правленіе и везд проигралъ, а между тмъ онъ былъ правъ… Я пожаллъ его и написалъ ему прощеніе въ сенатъ. Я хорошо написалъ! Не спалъ ночи, каждое слово обдумалъ, каждую строку нсколько разъ передлывалъ, трое сутокъ рылся въ законахъ, — и вышло прошеніе хорошее. Я самъ зачитывался имъ!.. Сенатъ, посл моего прошенія, потребовалъ къ себ дло и ршилъ его въ пользу бдняка… Ну, какъ ты думаешь, хорошо я сдлалъ?

— Да, да, отецъ! и Гордій хватаетъ руку отца и крпко цлуетъ ее.

— А вышло, что скверно… Бдный сталъ богатъ и, угощая, по поводу другаго дла, совтника моего стола, хвалилъ меня и, по простот, показалъ ему мое черновое прошеніе… По нашимъ законамъ, чиновникъ не иметъ права самъ сочинять прошенія по дламъ, которыя въ его стол… Совтникъ взялъ да и представилъ мое прошеніе губернатору… И вотъ, за это прошеніе меня прогнали со службы, при всхъ въ присутствіи назвали взяточникомъ, крючкодемъ!..