Отецъ гордо смотрлъ, глаза его разширились, онъ теперь далекъ былъ отъ грусти. Подъ вліяніемъ оправданія сыномъ, въ немъ зашевелился протестъ, заговорило возмущенное чувство правды. Но протестъ, геройство не могутъ долго владть чувствомъ и мыслями бднаго, обремененнаго семействомъ чиновника. Онъ скоро начинаетъ сознавать, что нтъ пользы отъ самовосхваленія, что его протестъ и гнвъ дале безлюднаго мста у собора не пойдутъ, а семья лишилась средствъ къ жизни, а жена будетъ пилить его каждую секунду, а по городу пойдетъ слухъ о немъ, какъ о взяточник, и слухъ дойдетъ до дтей!.. И вотъ, бойкій шалунъ начинаетъ звать его Гордюшу, его единственнаго дорогаго друга-сына, — сыномъ взяточника!.. Нтъ, это тяжело! Это выше гнва на несправедливость!.. И какъ-то сразу пропадаетъ гнвъ, и только скорбь, тоска, жалость наполняютъ всего старика. И хлынули слезы изъ глазъ его, и бгутъ он ручьями по щекамъ его, и онъ сидитъ безъ движенія, какъ статуя, изъ глазъ которой струится фонтанъ слезъ.

Гордій тоже сидитъ безъ движенія. Рядъ тревожныхъ вопросовъ, какъ рой пчелъ, закружились и зашумли въ его голов.

— Гд же правда? Въ гимназіи нтъ правды. Гимназисты богатыхъ родителей безъ труда сидятъ на первыхъ партахъ; сильные бранятъ и бьютъ слабыхъ; юркій шалунъ избгаетъ порки, а его Вася, его худенькій, робкій Вася, умеръ отъ розогъ!.. Въ суд тоже нтъ правды! Его отецъ, вчный труженикъ, спина котораго согнулась отъ вчнаго сиднія за бумагами, — и вотъ онъ прогнанъ, этотъ богомольный тихій старикъ, прогнанъ со службы, прогнанъ, какъ крючкодй!.. Гд же правда, гд же правда?…

Но мысли мальчика принимаютъ другое направленіе, при вид слезъ отца, его убитой, окаменлой фигуры:- Вдь онъ правъ, чего же плакать? мелькаетъ у мальчика вопросъ; но, вмсто отвта, невольно лзетъ и ему въ голову мысль: что же будетъ съ матерью, дтьми теперь, когда отецъ не будетъ доставать денегъ?… И ему рисуются картины нужды, горькой нужды! И не можетъ онъ безъ слезъ видть этихъ картинъ, и рыдаетъ онъ безъ всхлипыванія, безъ вздоховъ, какъ отецъ, неподвижно сидя, и безцльно смотритъ впередъ, хотя слезы слпили глаза….

А осеннее солнышко уже дошло до горизонта, готовится скоро спрятаться и какъ бы дразнитъ природу. Смотри, молъ, природа, какое я хорошенькое, сколько силы во мн и пожалй, что я скоро ухожу, поскучай обо мн; вдь ты, природа, женщина, ты любишь веселье и смхъ, любишь перемны, долгая привязанность, даже красавца-солнышка, наскучаетъ теб. Да, солнышко знаетъ это, и, яркое, широкое, какъ распустившійся павлинъ, поворачиваясь и опускаясь все ниже и ниже, испускаетъ снопы мягкихъ, не жгучихъ, пріятно-теплыхъ, заманчивояркихъ, кокетливыхъ лучей….

Смотритъ соборъ на солнышко, и горятъ его позолоченные куполы, и гордо посматриваютъ они на желзныя крыши домовъ города, что не умютъ они такъ свтло смотрть на солнышко, что только кое-гд, какъ маленькія звздочки, сверкаютъ крыши тамъ, гд краска соскочила съ нихъ…. Смется соборъ надъ каланчей полиціи, что, какъ дурная трава, вытянулась она и стоитъ, какъ оголенное отъ втвей дерево на толстомъ пн, съ окошками, какъ трещинами въ кор сухаго дерева, и съ сторожемъ въ черномъ плащ, какъ вороной на самой верхушк того же оголеннаго дерева. И доволенъ соборъ, что солнышко какъ бы не обращаетъ вниманія на каланчу, что оно только невзначай, ошибкою, изрдка броситъ на каланчу снопъ слабыхъ лучей; и, чуть-чуть отразясь въ угольномъ окн, не освщаютъ эти лучи каланчи, и стоитъ она скучная, высокая, худая.

Недоволенъ соборъ подгорною и ревнуетъ онъ ее къ солнышку. Ишь, вдь, какъ обняло солнышко сады и блыя хатки въ подгорной! Какъ нжится оно въ зелени садовъ и какіе переливы оставляетъ на этихъ садахъ! Вонъ, какъ желтые цвты водяной кувшинки на темной вод заросшаго озера, разбросаны среди садовъ подгорной золотистыя кущи яблонь. Он уже съ пожелтлыми листьями; но солнышко своими лучами прильнуло къ нимъ, а яблоньки обхватили лучи солнца своими объятіями, закрыли ихъ своими втвями, и только листья выдаютъ поцлуи солнышка съ яблоньками, изъ желтыхъ сдлались красными, какъ румянецъ на щекахъ красавицы выдастъ жгучій поцлуй ея любовника… Вонъ цлыя рощи вишенъ. Он уже совершенно безъ листьевъ и, какъ старыя кокетки, шалятъ и играютъ съ солнышкомъ: ихъ сренькая, тоненькая, гладко-обтянутая ноша блеститъ, но не краснетъ, а капельки клея, выступившія изъ трещинъ коры, горятъ, какъ алмазы перстней на сухихъ пальцахъ старухи…. Но боле всего нжится солнышко съ березками. Его лучи пронизываютъ жиденькія, стыдливо-опущенныя внизъ вточки березокъ, пробгаютъ мимо ихъ и ласкаютъ травку у корней; и скучаютъ, ревнуютъ вточки березокъ, и жалобно, безжизненно склонились он своими головками, какъ бы стыдясь посмотрть на солнышко, какъ бы завидуя и любуясь счастьемъ травушки внизу; и жалко стало березокъ солнышку, и бросило оно на нихъ снопы шаловливыхъ лучей, но березки, какъ бы пугаясь нежданной ласки, стали блдными, блая кожа ихъ еще боле поблла, какъ будто кровь отхлынула отъ воры, а лучи солнца, какъ бы довольные ихъ стыдливостью, сплошною массою слабыхъ блестокъ отражаются отъ каждой точки березокъ…

Не доволенъ соборъ и горами. Съ нимъ играетъ солнышко, какъ со школьникомъ, и какъ школьникъ, когда наставнику вздумается съ нимъ пошалить, — весь одна улыбка и радостная дрожь, такъ и соборъ горитъ и сіяетъ золотыми куполами, блеститъ стеклами въ окнахъ, отражаетъ свтъ и отъ священныхъ картинъ въ нишахъ, и отъ алебастровыхъ карнизовъ, и отъ водосточныхъ трубъ. А съ горами солнышко обращается, какъ съ солидными людьми. Какъ ровно, покойно, серьезно стоятъ горы! Он сплошь одты темно-синею дымкою, и только вершины ихъ блестятъ и сверкаютъ, какъ сверкаютъ штыки далеко протянувшейся рати солдатъ, а Эльбрусъ, какъ герой-полководецъ въ блестящей каск на высоко-поднятой голов, гордо стоитъ среди горъ….

Недоволенъ соборъ и начинаетъ онъ хмуриться, начинаютъ не горть огнемъ, а только — желтть его куполы, а солнышко, какъ-бы испугавшись гнва собора, взяло да и спряталось совсмъ… Но вмсто солнца взошла полная луна. И обрадовался ей соборъ, и опять, какъ школьникъ, шалитъ онъ съ луною, не обращая вниманія на то, что и луна лучше, солидне смотритъ и, какъ будто, толкове разговариваетъ и съ горами, и съ садами, и съ домиками подгорной, чмъ съ нимъ, пятиглавымъ соборомъ.

— Теб пора въ гимназію, сказалъ посл долгаго молчанія отецъ, лниво вставая.