— Позвольте мн быть братомъ ей! Будьте моей матерью! горячо вырвались у него слова, когда двочка, не получая отъ него отвта на свой вопросъ, повернулась и пошла отъ него. — Я буду любить васъ, буду учить ее, мн ничего не нужно, я буду сытымъ приходить въ вамъ! Онъ всталъ и хотлъ броситься къ ногамъ торговки.

— И что это теб вздумалось, жалостливый? ласково усаживая Могутова на скамью, говорила торговка. Гд таки теб любить насъ, да еще и сыномъ моимъ быть? Ишь мы какія барыни! Въ шелкахъ да въ бархатахъ! А вы — баринъ, бленькій, чистенькій.

Двочка поставила на столъ чашку съ раками и положила краюху чернаго хлба.

— Покушай лучше, жалостливый мой, рачковъ, выдвинувъ изъ стола ящикъ и доставая оттуда солонку и ножикъ, продолжала говорить торговка. — Мои рачки всегда на отличку! Пропорцію соли знаю для каждаго рака, а въ соли-то вся отличка и есть. Ну, и варить тоже, по раку глядя, нужно. Попробуй, жалостливый, рачковъ.

Онъ взялъ рака и началъ медленно чистить его, а торговка отрзала кусовъ хлба и положила около него. Двочка принесла чашку горячаго картофеля.

— Сядь, Аленушка, около барина. Вишь онъ — чудной да жалостливый какой! За тебя, дурочку, плакалъ, жалючи тебя, у меня, бабы, руки цловалъ? Ты на братца, покойничка, ихняго похожа; ну и пущай, жалостливый баринъ, на тебя посмотритъ, братца любимаго вспомянетъ.

Двочка сла на лавку рядомъ съ нимъ и посматривала на него.

— Будешь, Леля, моей сестрой? Я буду любить тебя крпко, крпко! Буду учить тебя!

Рука его перестала чистить рака, а глаза съ любовью и мольбою смотрли на двочку.

— Буду, отвтила двочка.

Онъ обхватилъ ее руками, прижалъ къ себ и цловалъ въ лобъ, глаза, носъ, по всему лицу.

— Господи, Іисусе Христе, Сыне Божій! Защити, помилуй и сохрани насъ Твоею благодатью! крестясь, говорила торговка и крестила его и Лелю.

Съ этого дня онъ чуть не цлые дни проводилъ въ домик торговки. Торговка, обыкновенно, вставала въ четвертомъ часу утра, варила въ двухъ большихъ чугунахъ раки и картофель, потомъ укутывала чугуны ватнымъ старьемъ, ставила ихъ на двухколесную телжку, увозила ее на базаръ и торговала «варевомъ»; въ десять часовъ, возвратясь домой, она баловалась чайкомъ и въ то же время варила свжіе раки и картофель, потомъ опять отправлялась торговать до двухъ часовъ; въ третьемъ часу обдала, засыпала на часокъ, потомъ опять варила раки и картофель, опять отправлялась торговать и возвращалась домой часовъ въ девять, ужинала и, усталая отъ работы, жары, пыли, суеты и крику, ложилась спать, посл счета мдяковъ, короткой молитвы и болтовни съ дочерью. Она была вдова, очень недурна и не стара, имла собственный домикъ съ садикомъ и огородомъ и сильно любила свою единственную дочь, которая была прижита ею не съ покойнымъ мужемъ солдатомъ, а съ приглянувшимся ей, когда она была еще двкою, красивымъ, молодымъ и доброй души офицеромъ. Онъ-то и выдалъ ее замужъ за солдата, и купилъ ей домикъ съ садомъ и огородомъ, и погибъ, вмст съ солдатомъ, мужемъ торговки, въ крымскую войну. Много было торговк хлопотъ съ маленькой Лелей, часто болло у ней сердце, когда, суетясь и крича на базар, она вспоминала о любимой дочери, запертой одной-одинешенькой въ домик, гд только Жучка, большая злая собака, караулила и домъ, и дитя. Двочка росла, заботы о ея одиночеств рже тревожили мать; но и теперь, когда двочк минуло двнадцать лтъ, могда разсказывали торговки городскія происшествія, — у матери поднималась тревога за дочь. У ней не было охоты къ новому вступленію въ бракъ; но она подумывала о немъ, какъ о единственномъ исход для охраненія дочери во время своего отсутствія. У ней даже былъ на примт вдовецъ сапожникъ, у котораго тоже есть дочь и который, если будетъ обижать ея Лелю, будетъ видть отъ нея обиду своей, сапожничьей дочери. «Нежданный сынъ», какъ она называла Могутова, былъ кладомъ для нея. Онъ такой скромный, добрый, не только не мшаетъ Лел помогать матери, но еще самъ помогаетъ ей, ловко ставитъ чугуны на телжку, носитъ воду изъ колодца, рубитъ дрова, полетъ огородъ, собираетъ и сушитъ вишни и чуть не моетъ съ Лелей блье, — и торговка любитъ его, какъ сына, рада его ежедневному приходу, спокойна теперь за дочь, оставляя ее уже не одну, а съ такимъ жалостливымъ, и какимъ ни на есть, мужчиной. И не приходитъ ей на умъ мысль о сапожник.

А Могутовъ? Онъ на седьмомъ неб, и небо это длается все прекрасне и прекрасне, ослпляетъ его, онъ блаженствуетъ въ немъ. Его сестра оказалась умненькой, доброй, способной, смлой, любопытной, какъ ни одна двочка въ мір, какимъ не могъ быть самъ Вася, такъ какъ онъ былъ больной мальчикъ, а она здоровенькая, хорошенькая, улыбающаяся…. Онъ весь поглощенъ Лелей, онъ сдлаетъ изъ нея…. Онъ не знаетъ въ мір еще никого, съ кмъ можетъ сравниться въ будущемъ его Леля! Она будетъ выше, о, гораздо выше! всего, что досел было на свт во образ человка…. Его не смущаетъ мысль, что скоро конецъ каникулъ. Онъ знаетъ, что съ пятаго класса гимназистамъ разршается имть уроки въ домахъ, онъ скажетъ, что у него есть урокъ, его будутъ отпускать каждый день на два часа и…. Этого времени вполн довольно, чтобы превратить Лелю въ чудо на весь міръ!.. «Надежда длаетъ раба царемъ, послдняго жъ равняетъ съ Богомъ», сказалъ Шекспиръ. А въ союз съ юношей! «Надежда юношей питаетъ!» Этого мало…. Шекспиръ! Отъ чего ты не повдалъ намъ объ этомъ?

Утро воскреснаго дня. Гимназисты-пансіонеры стоятъ по росту въ рядъ въ рекреаціонной зал и по ней порывисто ходитъ высокій, худой, во фрак и съ книгою въ рукахъ директоръ гимназіи и объясняетъ, по заведенному имъ обычаю, евангеліе, которое будетъ читаться къ обдн.

Директоръ сперва, какъ бы весь погруженный въ текстъ евангелія, прочелъ его мелодично, слащаво, потомъ длаетъ въ нему комментаріи и объясненія, причемъ онъ еще боле ускоряетъ шаги, голосъ его переходить въ крикливый, изо-рта брызжутъ слюнные фонтаны.

— Не десять-ли очищешеся, а девять гд? Какъ не пришли они воздать хвалу Богу? Только одинъ иноплеменникъ пришелъ! Я васъ спрашиваю, гд же девять? гд же остальные девять? и директоръ подбгаетъ къ одному изъ гимназистовъ, хватаетъ его за пуговицу сюртука и еще визгливе спрашиваетъ: гд же девять? Я тебя, Ярмаркинъ, спрашиваю: какъ они осмлились не пасть ницъ передъ Христомъ?

Къ это время въ залу вошелъ въ полной генеральской форм, высокій, статный, пожилой мужчина. Онъ остановился при вход въ залу и, скрестивъ руки на груди и смотря внизъ, простоялъ неподвижно все время, пока директоръ не окончилъ объясненія евангелія.

— Какъ они не пали, не только не оросили Его ногъ слезами, но не сказали Христу даже спасибо, даже совсмъ не пришли во Христу! О, какъ окаменли въ нихъ души! Какое черствое, неблагодарное сердце у нихъ! Какъ черства, грязна, отвратительна, какъ та зараза, отъ которой ихъ исцлилъ Христосъ, была ихъ совсть, если они не обратили вниманія на Его святое лице, не пришли пасть къ Его ногамъ!.. Дти мои! старайтесь, просите Бога, чтобы ваши души не сдлались такими черствыми, грубыми, какъ у этихъ неблагодарныхъ девяти, исцленныхъ Христомъ. Старайтесь помнить добро, которое длаютъ для васъ ваши наставники, ваши учители, ваше начальство. Благодарите, благодарите крпко ихъ! Какъ Христу пріятно было видть даже иноплеменника, возвратившагося жъ нему съ благодарностью; такъ и вашимъ начальникамъ пріятно видть мягкость вашихъ душъ, полныхъ благодарности къ нимъ, услужливыхъ для нихъ, а не черствыхъ, грубыхъ, неблагодарныхъ, какъ эти девять прокаженныхъ, очищенныхъ Христомъ.