продолжалъ читать дале Могутовъ.

Безъ перерыва со стороны слушателей дочиталъ онъ до конца эту живую, какъ сама жизнь, эту могучую и сильную, какъ могучъ и силенъ русскій народъ, но грустную поэму, какъ грустна жизнь русскаго народа. Подъ конецъ чтенія онъ усталъ и голосъ его немного хриплъ, когда онъ читалъ:

Рабочіе продолжали сидть молча. Могутовъ утеръ рукавомъ рубахи потъ съ лица и началъ стучать молотомъ по камнямъ. Онъ доволенъ былъ молчаніемъ рабочихъ. Онъ зналъ по себ, что когда глубоко бываетъ пораженъ человкъ виднным или слышаннымъ, то невольно входитъ внутрь самого себя и только долго спустя раздляетъ свои впечатлнія съ другими, — и онъ приписывалъ, и, кажется, безошибочно, молчаніе рабочихъ этому самодумью, — и былъ доволенъ, и бойко стучалъ его молотъ по камнямъ, хотя сиротливо и скучно разносились кругомъ его одинокіе удары. Прошло минуты дв. Вотъ слышно уже два стучащихъ молота, потомъ три и скоро защелкали молотами вс рабочіе, — защелкали порывисто и скоро, — и только молотъ Птахи, начавшій стучать посл всхъ, стучалъ не въ тактъ съ другими: онъ отставалъ и на два удара другихъ рабочихъ слышался его одинъ ударъ. Разбитые нервы Птахи не скоро приходили въ свое обыкновенное состояніе и нехотя они поднимали его руки съ молотомъ, и тихъ былъ ударъ его молота.

За полчаса до начала чтенія Могутова изъ парка вышла женщина. На видъ ей было лтъ подъ двадцать пять, а по костюму она походила на не очень молодую старшую горничную или ключницу, которыя бываютъ въ домахъ знатныхъ помщиковъ и богатыхъ сановниковъ. На ней не было кринолина, которые носили въ то время вс женщины въ городахъ, отъ старой и дряхлой барыни до маленькой семи-восьмилтней барышни…. Но черное шерстяное платье женщины, вышедшей изъ парка, не висло на ней такою дудкой, какъ висятъ платья на пожилыхъ уже совсмъ старшихъ горничныхъ и ключницахъ, которыя лтомъ поверхъ рубахи надваютъ только платье, такъ какъ въ юбкахъ имъ уже очень жарко, а франтить имъ не къ лицу, но которыя безъ большаго чернаго кашемироваго платка на ше никакъ не могутъ обойтись, считая его необходимою принадлежностію своихъ лтъ и своего солиднаго званія, и который, т. е. платокъ, он носятъ всегда, какъ носятъ всегда ленточку, манисты или крестикъ на ше всякая молоденькая женщина, какъ носитъ всегда аксельбанты офицеръ генеральнаго штаба… Такой черный кашемировый платокъ, былъ и на вышедшей изъ парка женщин. Лицо ея выглядывало солидно, взглядъ покойный, губы плотно сжаты, темные волосы зачесаны гладко въ косы и косы сложены на затылк и приколоты чернымъ костянымъ гребнемъ. Цвтъ лица — здоровый, кожа чистая, слабо смуглая и на лиц не игралъ румянецъ, который — искуственный или естественный — всегда играетъ на лицахъ барынь такихъ лтъ, какія имла она. Только тонкія черныя брови и черныя большіе глаза ея, смотрвшіе боле смло, чмъ бы это слдовало для горничной, да еще книга въ рукахъ — наводили на вопросъ: точно ли она принадлежитъ къ штату, богатаго сановника.

Женщина сла подъ самымъ близкимъ къ рабочимъ деревомъ, развернула книгу и начала читать ее. Она почти каждый день въ этомъ мст и въ это время читала книгу, въ продолженіе нсколькихъ часовъ. Рабочіе и Могутовъ видли ее, но не обращали на нее особаго вниманія.

Когда Могутовъ кончилъ чтеніе и рабочіе начали уяже стучать молотами, женщина подошла къ нимъ.

— Извините, — начала она, обращаясь къ Могутову, — что я вамъ помщаю. Мн хотлось…

Она замялась. Ея большіе черные глаза, смотрвшіе на Могутова, вдругъ опустились, когда онъ, въ своемъ грязномъ, неприличномъ въ присутствіи женщины, наряд, положивъ молотъ на плечо, вскинулъ на нее свои большіе глаза. Она машинально ворочала въ рукахъ книгу и улыбалась, какъ улыбается школьникъ, когда нежданное появленіе наставника застало его за производствомъ смшной штуки надъ товарищемъ, когда онъ робко и заикаясь говоритъ, что это не онъ, ей-богу не онъ, но не успвшая сгладиться отъ веселой штуки улыбка на его лиц выдаетъ его.

— Я вотъ тутъ встртила, кажется, французскую фразу… Я хотла, — я не знаю языковъ, — хотла продолжать чтеніе безъ перевода, но слдующее выходить непонятно, — говорила она съ перерывами. — Мн показалось, — я вонъ тамъ въ лсу читала, — что вы знаете французскій языкъ и будете такъ добры, что не откажетесь перевести мн… Я вамъ скажу за это великое спасибо! — закончила она, сказавъ послднюю фразу отъ души, какъ умютъ говорить только женщины, когда желаютъ, чтобы просьба ихъ была непремнно исполнена.

Могутовъ былъ плохой знатокъ женской мимики. Ему казалось, что улыбка на лиц женщины — насмшка надъ нимъ и надъ его чтеніемъ «Коробейниковъ», которое она, наврно, слышала, сидя такъ близко отъ рабочихъ. Ему стало досадно; онъ хотлъ отвтить, что столько же знаетъ толку въ иностранныхъ языкахъ, какъ свинья въ апельсинахъ. — «Но зачмъ и буду лгать? — надумалъ онъ. — Да и за что отвчать ей грубо? Пусть смется. Я не виноватъ, если вышло смшно… И она не виновата, если иметъ впечатлительные нервы…»

— Давайте! — сказалъ онъ громко. — Коли не очень трудныя фразы, переведу.

Она открыла книгу и пробжала строки.

— Я сейчасъ найду, сказала она и начала скоро перелистывать страницы. — Вотъ это, подавая книгу и держа палецъ на французскихъ фразахъ, сказала она.

— J'aimate les fleurs, les bals, la musique et mon mari, qui 'etait beau, — прочиталъ онъ и перевелъ.

— Вотъ еще здсь, она опять скоро перелистовала страницу.

— Est ce ma faute, si je (route parient les bornes, si ce qui est fini n'а pour moi aucune valeur? — прочелъ онъ и перевелъ, когда она отыскала эти фразы въ книг и подала ее.

— Такъ скверно, когда не знаешь языковъ, — говорила osa. — Просто хоть перестань читать многія русскія книги. У меня на дому съ десятокъ книгъ отложено въ сторону, потому что въ нихъ встрчаются французскія и нмецкія фразы… Вы, вроятно, и по-нмецки знаете?

— Немного знаю, — нехотя отвтилъ Могутовъ и приподнялъ молотъ.

— Какая я чудачка! — продолжала женщина. — Я еще не сказала вамъ спасибо, какъ общала, а ужь опять имю къ вамъ просьбу… Очень, очень вамъ благодарна! Великое спасибо вамъ! — горячо сказала она и протянула ему свою руку.