Онъ опустилъ молотъ, посмотрлъ на свою руку и, найдя ее грязною и потною, вытеръ объ рубашку, взялъ ею руку женщины и, какъ всегда, пожалъ ее крпко.

— Не можете ли вы помочь мн перевести иностранныя фразы и въ другихъ книгахъ? Я бы была премного благодарна… Я отсюда живу очень близко: пятый домъ отъ угла, на правой сторон вотъ той улицы, — указывая на ближайшую къ мосту улицу, говорила она. — На дом вывеска: «Акушерка Ашутина» — это и есть я. Можетъ-быть вы сегодня, зайдете?

Могутовъ молчалъ. Онъ вспомнилъ о тхъ пустыхъ фразахъ, переводъ которыхъ сдлалъ, и думалъ, что, вроятно, для такихъ же пустыхъ фразъ она проситъ его и на домъ; но когда она назвала свою фамилію, ему показалась она знакомой и онъ думалъ: гд онъ слышалъ подобную фамилію?

— Такъ вы зайдете сегодня? — опросила акушерка робко.

— Хорошо, зайду, — сказалъ онъ, не ршивъ, гд онъ слышалъ фамилію Ашутиной…

— Благодарю васъ!.. Пока до свиданья, — сказала акушерка и хотла идти.

— А вы, барыня, нашего барина чайкомъ напойте, — обратился Дмитрій къ акушерк,- а то мы его до васъ не пустимъ.

Онъ сказалъ это серьезно, какъ будто и впрямь могъ не пустить барина, если акушерка не пообщаетъ угостить барина чаекъ. Вс улыбнулись.

— Хорошо. Я непремнно угощу вашего барина чаемъ. Можетъ и вы бы зашли ко мн, вмст съ бариномъ, на чай? — улыбаясь сказала акушерка, доврчиво глядя на Дмитрія.

— Благодаримъ покорно. Вотъ ужо баринъ навчитъ на языкахъ болтать, то мы за барина къ вамъ на чаекъ хаживать будемъ, — отвтилъ тоже улыбаясь Дмитрій.

— Ну, такъ прощайте, господа, — сказала она, и пошла тихой походкой. Дорогой она думала, какъ это иной разъ длается, все вдругъ, и не такъ, какъ предполагалось, а между тмъ — тоже очень недурно. Она хотла подойти и прямо попросить, Могутова къ себ на короткое время для нкотораго, очень важнаго дла, а какъ подошла, то и струсила. «Богъ знаетъ, откуда взялся французскій языкъ, просьба перевести сейчасъ и потомъ — перевести на дому… Но, во всякомъ случа, вышло, недурно, даже очень хорошо. Звать такъ, Богъ всть зачмъ, было бы странно, а такъ — вышло очень хорошо… Но какая я до сихъ поръ барышня, — краснла, заикалась!.. Придетъ ли онъ?… А я отгадала, что онъ изъ ученыхъ… Придетъ ли? — Придетъ» — подумала она и вдохнула.

А рабочіе, посл ухода акушерки, начали полудновать.

— А што, Митро, наши бабы такъ-то тужатъ на деревн? — сказалъ Иванъ подъ конецъ ды.

— А какъ знать… Може которой и на свт нту, — серьезно отвчалъ Дмитрій.

— Дядя Сидорычъ, а дядя Сидорычъ! — говорилъ Иванъ, глядя на Птаху. — Што, у те на деревн баба есть?

— Чаво? — сердито прохриплъ Птаха.

— Баба, говорю, на деревн есть; аль нтъ?

— А теб што?

— Мн-то?… Мн ничего, — такъ говорю.

Рабочіе сли за работу.

— Пойдемъ, Сидорычъ, коробъ носить, — сказалъ Яковъ.

— Дло, — сказалъ Дмитрій. — А капиталъ у васъ есть?

— У Сидорыча есть… Есть у тя, Сидорычъ, капиталъ эфтотъ?

Птаха сидлъ угрюмый. Рабочіе обращались въ нему ласково, вызывали его на разговоръ, какъ бы совтуя разговоромъ разогнать грусть и хандру; но ихъ участіе еще боле раздражало его. Посл вопроса Якова о капитал онъ вскинулъ на него свои злые глаза, швырнулъ молотъ, порывисто сорвалъ съ ногъ оборы, всталъ, накинулъ на плечи зипунъ, напялилъ на голову истасканную шапчонку и скоро пошелъ отъ рабочихъ.

— Куда эфто, Сидорычъ? — спросилъ дядя.

— Куды?… Въ кабакъ — вотъ куды! — рявкнулъ Птаха въ отвтъ.

— Загулялъ теперь Сидорычъ, — сказалъ одинъ изъ рабочихъ, когда Птахи и слдъ простылъ.

— Пока зипунъ не пропьетъ, не жди касатки, — сказалъ Дмитрій.

— Такъ, такъ! — вздохнувши сказалъ дядя и почесалъ себ въ затылк.

Разговоръ затихъ. Работа шла медленно и вяло. Воздухъ становился все боле и боле удушливымъ, — съ запада медленно ползла черная туча и закрывала. Собою четверть неба.

— Будя дождь.

— Какъ не быть, — ишь како!..

— А што, дядя, утекать, аль нтъ?

— Покрошимъ пока што, — отвчалъ дядя.

Могутовъ сидлъ насупившись. Онъ сперва досадовалъ на себя, на свое чтеніе, которое взбудоражило Птаху и погнало его въ кабакъ; но, прійдя къ заключенію, что червякъ, точившій Птаху, и безъ чтенія погналъ бы его въ кабакъ, — только не сегодня, а завтра или посл-завтра, — онъ началъ думать о Птах, о причин его злости и жалкаго вида, о средствахъ къ исправленію подобныхъ натуръ… И скоро онъ забылъ и Птаху, и рабочихъ, и самого себя, и весь погрузился опять въ сладкія грёзы о дивной фабрик, на которой, какъ въ раю, нтъ ни печали, ни воздыханія, но счастіе безконечное.

— А што, дядя, помнишь ты эфту войну? — спросилъ Иванъ.

— Гд не помнить, — не махонькій о той поры былъ! — сказалъ дядя.

— Ну, и што, дядя?… Какъ эфта война была? — спрашивалъ Иванъ.

Дядя молчалъ.

— Разкажь, дядя, про войну! — сказалъ Дмитрій.

— Чего разсказывать?… Слыхалъ, какъ баринъ сказывалъ, такъ само и было, — отвтилъ дядя.

Черная туча заволокла половину неба. Солнце было далеко подъ тучей, лучи его не проникали изъ-подъ нея, не окрашивали нигд тучи въ пурпуровые цвта, — рано наступили сумерки.