— Папа, мн такъ тяжело, — открывъ глаза и въ полусн, говорила двочка, растягивая слова и силясь совсмъ проснуться.

А онъ сидлъ какъ, вкопанный, устремивъ глаза въ темный уголъ

— Папа, мн тяжело такъ. Папа, папа!.. Tы спишь, папа? Папа, не души меня!.. Папа!

— Нтъ, ты не пойдешь за него, я тебя задушу своими руками! — пищитъ онъ дикимъ голосомъ, и рука его все сильне и сильне жала двочк грудь, а другая лежала подъ нимъ, сидящимъ на постел съ устремленными глазами въ темный уголъ комнаты…

— Папа! — крикнула двочка, рванулась, вскочила, прыгнула, какъ серна, въ другую комнату, гд на кровати спала няня и, рядомъ съ ней, въ люльк, ея пстунъ, полутора-годовалый мальчикъ.

— Няня, няня!.. Проснись, няня! — тормоша няню, кричалъ ребенокъ.

— Что теб, касатка? — испуганно вскочила няня, какъ и двочка, въ одной сорочк.

— Пойдемъ къ намъ, мн страшно… Пойдемъ, няня! — тащила двочка няню.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ!.. Съ нами Господа нашего Іисуса Христа и его Матери Божіей, и Отца, и Духа Святаго, помощь и оборона, — шептала няня, идя съ ребенкомъ въ дверямъ.

— Да никакъ это папаша, а вы испугались? — говорила она, всматриваясь сквозь слабый свтъ въ сидящаго и инстинктивно подбирая рубаху у груди.

— Смерть, смерть!.. Господи, прости меня! — и онъ повалился на полъ.

Міръ праху твоему, добрый, мягкій, честный человкъ! Миръ праху твоему!.. Долго, долго страдалъ ты, прежде чмъ душа твои отошла къ тому, Кто видлъ твое страданіе, твое раскаяніе и Кто простилъ теб твои вольныя и невольныя прегршенія… Какъ слетвшіе съ неба два ангела, стояли дв малютки-дочери, молясь за тебя, у твоего гроба, когда ты, посл годоваго томленія отъ потери разсудка, лежалъ въ гробу, далеко, далеко отъ твоей родины, въ небольшомъ нмецкомъ город, гд лчился ты у извстнаго доктора-психіатра и гд пожелалъ быть похороненнымъ.

Для людей, работающихъ въ-мру, не окончательно изнуряющихъ себя трудомъ, утро начало дня, начало работы — самое пріятное время. Такими людьми ночь проведена въ покойномъ сн; они просыпаются съ бодрою мыслью въ голов, съ пріятнымъ звкомъ, съ здоровымъ потягиваніемь; они окрпли за ночь нравственно и физически; они весело смотрятъ на начинающійся день, поспшно умываются, пьютъ чай, кофе, или хлебаютъ кашицу и съ привтливымъ словомъ «Добрый день», при встрчахъ съ людьми, принимаются за трудъ. Счастливы люди, посвятившіе себя подобному труду!.. Но зло и болзненно смотритъ человкъ утромъ, когда обстоятельства заставляютъ его проводить день надъ трудомъ усидчивымъ и изнуряющимъ тло, не успокоивающимъ мысль, заставляющимъ большую часть ночи посвящать развлеченіямъ, чтобы дать работу уму. Такой трудъ въ большинств случаевъ приходится нести чиновникамъ. Ихъ трудъ усидчивый и почти механическій, при которомъ мало работаетъ мысль; они страдаютъ геморроемъ, имютъ нужду большую часть ночи проводить въ болтовн, въ картежной игр, въ любовныхъ похожденіяхъ, пьянств и т. п. развлеченіяхъ, и рдкій изъ нихъ тратитъ время на чтеніе, музыку, науку. Все это требуетъ усидчиваго труда, а чиновникъ и такъ усталъ сидть за бумагами въ канцеляріи, ему нужны наслажденія боле сильныя, чмъ наслажденія въ успхахъ его личной особы, въ наукахъ и искусствахъ, за успхи въ которыхъ ему, не только не дадутъ награды, но, пожалуй, еще понизятъ по служебной іерархіи… И встаетъ чиновникъ утромъ съ болью въ голов, съ злымъ расположеніемъ духа; пасмурно глядятъ его очи на начинающійся день — и пасмурно и непріятно глядть очамъ міра на чиновниковъ. Тутъ, русскій духъ, тутъ Русью пахнетъ.

Кожуховъ вставалъ всегда въ половин девятаго. Въ канцелярію онъ являлся въ десять. Четверть часа онъ тратилъ на сиднье въ халат съ папиросою и брезгливою миною на лиц, при чемъ брюзгливость къ концу этого времени мало-по-малу уменьшалась, но не покидала его совсмъ; умывался онъ не мене четверти часа, одвался не мене трехъ четвертей и затмъ полчаса употреблялъ на prendre du th'e, какъ, говорилъ его лакей. Обыкновенно, посл чая Кожуховъ, бывалъ уже въ нормальномъ расположеніи духа, но теперь, когда онъ приступилъ къ составленію записки «объ усиленіи губернаторской власти», его времяпрепровожденіе совершенно измнилось, а съ нимъ измнилось и его расположеніе духа. Ране четырехъ часовъ ночи онъ теперь не ложился спать, посл обда засыпалъ всего на одинъ часъ, а остальное время — какъ въ канцеляріи, такъ и дома, равно какъ и у губернатора при доклад — онъ все сидлъ, сидлъ и сидлъ. Записка двигалась впередъ успшно, за нею мерещилась впереди награда, движеніе впередъ по служб, но въ настоящемъ пищевареніе его ухудшилось, головная боль проходила только къ часу дня, дурное расположеніе духа не покидало по цлымъ днямъ.

Онъ занималъ очень приличную квартиру изъ четырехъ комнатъ, съ параднымъ, ходомъ съ улицы, держалъ лакея, правильно произносившаго prendre du th'e и понимавшаго французскую рчь, столъ имлъ, отъ хозяина дома, цивилизованнаго купца, любившаго пость «французскаго стола» и кормившаго своего квартиранта, сравнительно за недорогую цну, очень хорошо. Кожуховъ одтъ былъ всегда изыскано и по мод; залъ, гостиная, кабинетъ и, спальня его квартиры были изящны и убраны со вкусомъ; на верхнихъ полкахъ кабинетнаго шкафа видны были книги въ небольщомъ количеств, но въ прекрасныхъ переплетахъ. Книги были медицинскія, статистическія и юридическія; былъ «Сводъ о земскихъ учрежденіяхъ», «Питейный Уставъ», «Статистика С-нской губерніи» и сочиненія Розенгейма, Майкова, Толстаго, Тургенева, Гончарова и Щедрина.

Было половина десятаго. Кожуховъ сидлъ за стаканомъ чая и чистилъ прекраснымъ, сложной конструкціи, ножичкомъ ногти.

— Господинъ Могутовъ, студентъ изъ Петербурга, желаетъ видть васъ, — сказалъ молодой, прилично одтый, лакей, не глядя на Кожухова.

— Э…кто? — спросилъ Кожуховъ. Громко, спросилъ только потому, что былъ въ дурномъ расположеніи духа.

— Господинъ Могутовъ! — громко и недовольно отвчалъ лакей.

Кожуховъ продолжалъ чистить ногти. Лакей сдлалъ недовольную мину и ушелъ.

«Чего ему нужно отъ меня?… И у меня дома? — прихлебывая чай, думалъ онъ. — Съ визитомъ что ли?… Вроятно, денегъ думаетъ просить взаймы?… Съ нихъ это станетъ…»

Онъ продолжалъ, безъ опредленныхъ мыслей, пить чай и чистить ногти. Окончивъ стаканъ, онъ позвонилъ. Явился лакей, взялъ стаканъ и, когда уже дошелъ до двери, остановился, услышавъ голосъ Кожухова.

— Пусть пожалуютъ ко мн въ канцелярію… Я не имю времени по утрамъ для визитовъ.

— Слушаю-съ, — сказалъ лакей и ушелъ.