Воспоминаніе о карлик неотвязно преслдовало ее: ей всюду чудилось его безобразное лицо, его пришибленная фигура. Ради большей безопасности драгоцнныхъ куколъ Нелли должна была спать въ выставочной зал. Всякій разъ, какъ она вечеромъ пробиралась къ своему ложу, ее такъ и тянуло взглянуть на мертвенныя лица фигуръ. Воображеніе ея разыгрывалось: не одна, такъ другая фигура напоминала ей карлика, и ей уже казалось, что онъ переодлся куклой и сталъ на ея мсто. A тутъ куклы, сами по себ, начинали ее мучить, обступивъ со всхъ сторонъ ея постель и глядя на нее своими стеклянными глазами. То он представлялись ей живыми существами, то ее пугала ихъ неподвижность и безмолвіе залы, и она цлыми часами лежала, не смя пошевельнуться и съ ужасомъ слдила за ихъ неясными очертаніями. Выбившись изъ силъ, она зажигала свчу или вставала съ постели и садилась у открытаго окна: искала утшенія въ небесныхъ свтилахъ. Нердко въ эти минуты она вспоминала о прошедшемъ. Вотъ ей представляется старый ддушкинъ домъ, окошечко, у котораго, бывало, она ждала возвращенія старика, такъ живо чувствуя свое одиночество; милый, добрый, веселый Китъ, и ея личико, залитое слезами, на минуту озаряется улыбкой.

Думала она въ эти безсонныя ночи и о ддушк: ей ужасно хотлось знать, понимаетъ ли онъ свое настоящее положеніе, возвращается ли мысленно къ прежней жизни и оставила ли въ его душ хотъ какой нибудь слдъ та крайность, въ которой они недавно находились. Пока они вели бродячую жизнь, ей не приходилось задумываться надъ этимъ вопросомъ, теперь же ее терзала мысль, что будетъ съ ними, если, не дай Богъ, онъ заболетъ, или у нея не хватить силъ трудиться. душевное состояніе старика нисколько не измнилось и нельзя было надяться на его улучшеніе въ будущемъ: онъ, что называется, впалъ въ дтство. Доброе, безобидное существо, готовое на всякую услугу, не превышающую его силъ, онъ, какъ ребенокъ, радовался тому, что и онъ можетъ быть полезенъ; все также безъ памяти любилъ свою внучку, смотрлъ ей въ глаза, воспринималъ какъ пріятныя, такъ и непріятныя впечатлнія, и только: дальше этого его чувствительность не шла; онъ оставался равнодушнымъ ко всему на свт и, казалось, ни о чемъ не думалъ, ничего не понималъ. Сидитъ онъ, бывало, сложа руки и безсмысленно глядитъ въ одну точку, а когда Нелли посмотритъ на него, онъ улыбнется, кивнетъ головой, а затмъ опятъ сидитъ истуканомъ. A попадется ему въ руки маленькій ребенокъ, онъ цлыми часами носитъ его на рукахъ, становясь втупикъ передъ самыми простыми, дтскими вопросами и смиренно преклоняясь даже передъ дтскимъ умомъ. Онъ какъ будто сознавалъ свое нравственное убожество, и только терпливо переносилъ его, какъ неизбжное зло. Все это такъ болзненно отзывалось въ сердц бдной двочки что она часто убгала куда нибудь въ уголокъ, чтобы скрыть душившія ее слезы и, бросившись на колни, горячо молила Бога, чтобы Онъ послалъ ея ддушк исцленіе.

Но даже и эти горести, тяжелымъ камнемъ ложившіяся на молодую душу, были пустяки въ сравненіи съ тмъ испытаніемъ, которое ожидало ее въ недалекомъ будущемъ.

Какъ-то разъ, вечеромъ, въ праздникъ, Нелли вышла съ ддушкой погулять. Имъ пришлось въ продолженіе нсколькихъ дней кряду сидть въ душныхъ комнатахъ, поэтому они воспользовались свободнымъ временемъ и необыкновенно теплой погодой и отправились за городъ. Выйдя въ поле, они пошли по тропинк, въ полной увренности, что она вскор же приведетъ ихъ на большую дорогу, по которой они и вернутся въ городъ. Но тропинка завела ихъ далеко. Солнце уже садилось, когда они добрались до большой дороги и остановились отдохнуть.

Темъ временемъ, сумерки мало-по-малу спустились на землю. Небо стало темное, мрачное, лишь на запад удаляющееся свтило золотомъ и огнемъ разливалось по горизонту, и его догорающее пламя, прорываясь сквозь темную завсу ночи, озаряло поле красноватымъ отблескомъ. Но вотъ солнце окончательно скрылось, унося съ собой и жизнь, и радость въ другія страны; поднялся втеръ, надвинулись черныя тучи, пошелъ крупный, рдкій дождь, вдали послышались глухіе раскаты грома, засверкала молнія, и въ одинъ мигъ непроницаемая тьма окутала и небо, и землю.

Они боялись стать подъ дерево или укрыться подъ заборомъ и бжали посреди дороги, надясь набрести на какую нибудь хижину, гд бы можно было переждать грозу, разразившуюся страшнымъ ливнемъ. Они были такъ напуганы раскатами грома, молніей, надвое раскалывавшей небо, къ тому же, дождь пронизывалъ ихъ до костей, что наврно прошли бы не замтивъ одиноко стоявшаго у дороги дома, если бы ихъ не окликнулъ человкъ, увидвшій ихъ съ крыльца и предложившій имъ войти въ комнату.

— Должно быть, у васъ особенно тонкій слухъ, что вы такъ мало заботились о своемъ зрніи: въ такую грозу можно ослпнуть, сказалъ онъ, отодвигаясь отъ двери и заслоняя рукой глаза отъ ослпительнаго блеска молніи, огненной змйкой пробжавшей по небосклону. — Чего вы такъ спшили? спросилъ онъ, затворяя дверь, и повелъ ихъ черезъ коридоръ въ заднюю комнату.

— Мы не замтили этого дома, пока вы насъ не позвали, отвчала Нелли.

— Мудренаго мало, когда молнія такъ и жжетъ глаза. Станьте-ка къ огню, да посушитесь маленько. Если хотите чего нибудь пость, прикажите, и вамъ сейчасъ будетъ подано, а если ничего не хотите, не стсняйтесь: въ нашемъ трактир это необязательно. Кажется «Храбрый солдатъ» извстенъ во всемъ околотк.

— Вашъ трактиръ называется «Храбрый солдатъ»? спросила Нелли.

— Неужто это новость для васъ? Откуда вы? изъ какихъ странъ? По крайней мр, въ нашихъ краяхъ вс знаютъ, какъ Отче нашъ, что такое «Храбрый солдатъ». Да, нашъ трактиръ называется «Храбрый солдатъ», а хозяинъ здсь Джемсъ Гровсь, человкъ безупречной, непоколебимой честности. Есть у него и отличныя кегли въ крытомъ помщеніи. Если найдется хоть одинъ человкъ, который недоволенъ Джемсомъ Гровсомъ, пусть онъ скажетъ это самому Джемсу Гровсу, и тотъ устроить ему какую угодно партію отъ четырехъ до сорока фунтовъ стерлинговъ за ставку.

И съ этими словами онъ нсколько разъ ударилъ себя по жилету: дескать, я самъ и есть Джемсъ Гровсъ, вполн заслуживающій эти похвалы, и, взглянувъ на свой собственный портретъ, висвшій въ черной рамк надъ каминомъ, откуда онъ, казалось, бросалъ вызовъ всему обществу, онъ поднесъ къ губамъ стаканъ съ водкой, наполовину опорожненный, и выпилъ за здоровье Джемса Гровса.

Вроятно кто нибудь изъ завсегдатаевъ трактира, сидвшихъ въ той же комнат за ширмой, не разъ изъявлялъ сомнніе насчетъ безупречности хозяина, что и вызвало эту хвалебную рчь съ его стороны, что Джемсъ Гровсъ, ни съ того, ни съ сего, вдругъ повернулся къ ширм, громко забарабанилъ по ней и съ минуту ждалъ отвта. Но отвта не послдовало, и онъ продолжалъ ораторствовать въ томъ же дух:

— Не думаю, чтобы много нашлось людей, которые бы отважились ссориться съ Джемсомъ Гровсомъ подъ его собственной крышей. Есть одинъ такой смльчакъ — и онъ не за горами — такъ вдь это во какой здоровякъ: онъ одинъ стоить добрыхъ двадцати, поэтому-то я и позволяю ему говорить все, что ему вздумается, а онъ и пользуется этимъ.

Въ отвть на эти комплименты за ширмой послышался сердитый хриплый голосъ. Хозяина просили зажечь свчи и не шумть; нечего, молъ, хвастаться: вс знаютъ, что онъ за птица.