Тут мистер Фанки поклонился и улыбнулся, судья также поклонился и улыбнулся.

— Продолжим, — сказал он.

Судебные приставы опять призвали к молчанию, и мистер Скимпин «открыл дело», но когда он его открыл, создалось впечатление, будто внутри ничего нет, ибо все, что он знал, он удержал при себе и уселся по прошествии трех минут, оставив присяжных на той же стадии просвещенности, на какой они находились раньше.

Затем, со всем величием и достоинством, каких требовала серьезность момента, поднялся сарджент Базфаз и, пошептавшись с Додсоном и переговорив с Фоггом, натянул мантию на плечи, поправил парик и обратился к присяжным.

Сарджент Базфаз начал с того, что никогда еще он не приступал ни к одному делу с таким глубоким волнением, с таким тяжелым сознанием своей ответственности, — ответственности, которой он не вынес бы, если бы его не поддерживало убеждение в том, что истина и справедливость или, другими словами, положение его несчастной, безвинно пострадавшей клиентки найдет живейший отклик в сердцах двенадцати благородных и мудрых джентльменов, которых он видит перед собою.

Таким началом адвокат всегда располагает присяжных в свою пользу и заставляет их думать, что они люди с мозгами. Результат был налицо: многие из присяжных с крайним рвением принялись делать какие-то пространные записи.

— Джентльмены, от моего высокоученого друга вы уже узнали, — продолжал мистер Базфаз, хотя было очевидно, что от его высокоученого друга присяжные ничего узнать не могли, — что перед нами дело о нарушении брачного обещания, ущерб по каковому делу определяется в одну тысячу пятьсот фунтов стерлингов. Но вы не узнали от моего высокоученого друга — ибо говорить об этом не входило в его обязанности — всех обстоятельств вышеупомянутого дела. Эти факты и обстоятельства, джентльмены, вы услышите теперь от меня, а истинность их будет подтверждена показаниями двух беспорочных свидетельниц, которые сейчас предстанут перед вами.

Тут сарджент Базфаз с треском обрушил свой кулак на стол и взглянул на Додсона и Фогга, которые одним кивком выразили восхищение сарджентом и возмущение ответчиком.

— Истица, джентльмены, — продолжал сарджент Базфаз мягким и меланхолическим голосом, — истица — вдова; да, джентльмены, вдова! Покойный мистер Бардль, в течение многих лет пользовавшийся доверием и уважением своего монарха в качестве охранителя его королевских доходов, почти незаметно для себя ушел из этого мира в поисках того покоя, которого никогда не обрести на таможне.

При этом патетическом описании кончины мистера Бардля, наступившей вследствие удара пивной кружкой по голове во время пьяной драки, голос высокоученого сарджента дрогнул, и он с волнением продолжал:

— Незадолго до смерти он запечатлел свой образ и подобие в малютке-сыне. С этим младенцем на руках, с единственным залогом любви покойного таможенного чиновника, миссис Бардль бежала от соблазнов света в тихий приют на Госуэлл-стрит; и здесь в окне своей гостиной она вывесила билетик с надписью: «Меблированные комнаты для одинокого джентльмена. Спросить хозяйку».

Здесь мистер Базфаз приостановился, чтобы дать время присяжным сделать необходимые заметки.

— Даты на нем нет, сэр? — спросил один из них.

— Даты нет, джентльмены, — ответил сарджент Базфаз, — но я могу сказать, что он был выставлен в окне вдовствующей истицы ровно три года тому назад. Я прошу присяжных вникнуть в текст этого документа: «Меблированные комнаты для одинокого джентльмена!» Мнение миссис Бардль о мужчинах, джентльмены, основывалось на продолжительном созерцании неоценимых качеств ее покойного супруга. У нее не было страха, у нее не было сомнений, у нее не было подозрений, — только полное доверие. «Мистер Бардль, — говорила вдова, — мистер Бардль был человеком чести, мистер Бардль был человеком слова, мистер Бардль не был обманщиком, мистер Бардль сам был когда-то одиноким джентльменом; у одинокого джентльмена я и ищу покровительства, помощи, успокоения и утешения; в одиноком джентльмене я всегда буду видеть нечто напоминающее мне, чем был мистер Бардль, когда он впервые овладел моим юным и чистым сердцем; поэтому я сдам свои комнаты только одинокому джентльмену». Действуя под влиянием этого прекрасного и трогательного побуждения (одного из лучших побуждений нашей несовершенной природы, джентльмены), одинокая и безутешная вдова осушила свои слезы, меблировала второй этаж, прижала своего невинного мальчика к материнскому сердцу и вывесила билетик в окне гостиной. Долго ли он там оставался? Нет! Змей был на страже, запал приготовлен, мина закладывалась, сапер и минер делали свое дело. Не провисел билетик и трех дней, джентльмены, как некое существо на двух ногах, со всеми внешними признаками человека, а не чудовища, постучалось в дверь дома миссис Бардль. Оно спросило хозяйку; оно сняло помещение и на следующий же день вступило во владение им. Этим подобием человека был Пиквик — ответчик Пиквик.

Сарджент Базфаз, говоривший с таким увлечением, что лицо его совершенно побагровело, остановился, чтобы перевести дух. Внезапное молчание разбудило мистера Стейрли, который тотчас записал что-то пером, не обмокнутым в чернила, и принял необычайно глубокомысленный вид. Между тем сарджент Базфаз продолжал:

— О существе по имени Пиквик я скажу не много: это сюжет мало привлекательный, а я, джентльмены, не такой человек, и вы, джентльмены, не такие люди, чтобы наслаждаться созерцанием возмутительной бессердечности и систематического злодейства.

При этих словах мистер Пиквик подскочил так сильно, точно в уме его мелькнула мысль броситься на сарджента Базфаза в высоком присутствии суда и закона. Предостерегающий жест Перкера удержал его, и он стал слушать дальше с негодующим видом, составлявшим выразительный контраст с восторженными лицами миссис Клаппинс и миссис Сендерс.

Между тем сарджент Базфаз, спускаясь с высоты нравственного возмущения, на которую сам себя загнал, продолжал:

— Я укажу вам, джентльмены, на то, что в течение двух лет Пиквик постоянно и безвыездно проживал в доме миссис Бардль. Все это время миссис Бардль прислуживала ему, заботилась о его удобствах, стряпала ему, отдавала прачке и чинила его белье, в общем, пользовалась полным доверием жильца. Я укажу вам на то, что он нередко давал ее сынишке полупенсы, а иногда даже шестипенсовики; и я докажу вам с помощью свидетеля, чьи показания моему высокоученому противнику не удастся ни переиначить, ни оспорить, что однажды он погладил малыша по головке и, спросив, выигрывал ли тот в последнее время в шарики, произнес следующие примечательные слова: «Хотел бы ты иметь другого отца?» Я докажу вам, джентльмены, что около года тому назад Пиквик внезапно начал отлучаться из дому на более или менее продолжительные сроки, точно хотел постепенно отдалиться от моей доверительницы; но я также представлю вам доказательство того, что это его решение в то время еще не созрело, или что лучшие чувства (если у него есть лучшие чувства) все еще брали в нем верх, или что очарование и достоинства моей клиентки в какой-то миг превозмогли его вероломство, ибо однажды, вернувшись домой после одной из своих поездок, он ясно, в соответствующих выражениях, сделал ей предложение выйти за него замуж, хотя позаботился предварительно о том, чтобы при их торжественном объяснении не было свидетелей; и я сумею доказать вам, опираясь на показания трех его собственных друзей, — отнюдь не добровольных свидетелей, джентльмены, отнюдь не добровольных свидетелей, — что в то утро они видели, как он держал истицу в объятиях и успокаивал ее волнение нежными словами и ласками.