Во дворе «Белого Оленя», принадлежавшего к числу таких старинных гостиниц, ранним утром некий человек усердно занимался чисткой сапог. Одет он был в полосатый жилет с синими стеклянными пуговицами, открывавший черные коленкоровые рукава, в темные короткие штаны и гетры. Ярко-красный платок был непринужденно обмотан вокруг его шеи, а старая белая шляпа небрежно сдвинута набекрень. Перед ним стояло два ряда сапог — одни уже вычищенные, другие — грязные, и каждый раз, как ряд вычищенных удлинялся, он прерывал работу и с очевидным удовольствием созерцал ее результаты.

Во дворе не было заметно той суеты и хлопотни, которые являются отличительным признаком больших постоялых дворов. Три или четыре ломовых фургона теснились под высоким навесом; один, по-видимому предназначенный к отправке, стоял на открытом пространстве. Двор с двух сторон обрамляли два яруса галерей, на которые выходили двери комнат для приезжих; соответственно два ряда колокольчиков болтались над дверью в столовую. Стук конских копыт и звяканье цепи, доносившиеся с дальнего конца двора, извещали о том, что конюшни помещались именно там. Если к этому прибавить, что на груде тюков спало несколько парней, то описание «Белого Оленя» на Хай-стрит в Боро в упомянутое утро будет закончено.

Дребезжание колокольчика вызвало на галерею второго этажа кокетливую горничную, которая постучалась в одну из дверей, получила приказание, затем перевесилась через перила и позвала:

— Сэм!

— Ну! — откликнулся человек в белой шляпе.

— Сапоги номеру двадцать второму.

— Спросите номер двадцать второй, хочет он их получить сейчас или подождет.

— Перестаньте дурить, Сэм! — ответила горничная. — Джентльмену нужны сапоги сейчас же.

— Хорошо, — сказал чистильщик сапог. — Здесь одиннадцать пар сапог и один башмак из номера шестого, с деревянной ногой. Сапоги заказаны к половине девятого, башмак — к девяти. Кто такой номер двадцать второй, чтобы путать все карты? Нет, нет, в порядке очереди, как говорил палач Джек Кеч, очень жаль, что задерживаю вас, сэр, но сию минуту буду к вашим услугам.

Говоря это, он принялся с возросшим усердием чистить сапог с отворотом.

Раздался второй громкий звонок, и на противоположной галерее показалась хозяйка «Белого Оленя».

— Сэм! — крикнула она. — Где этот лентяй? Сэм! А, вы здесь, почему же вы не отвечаете?

— Невежливо отвечать, пока вы не перестали говорить! — сердито отозвался Сэм.

— Вычистите эти башмаки для номера семнадцатого сейчас же и отнесите их в гостиную номер пять, первый этаж. — С этими словами хозяйка бросила во двор пару женских башмаков.

— Номер пятый, — повторил Сэм. — Женские башмаки и отдельная гостиная! Надо думать, она приехала не на телеге.

— Она приехала с каким-то джентльменом сегодня утром, — сказала горничная. — Это он требует сапоги в номер двадцать второй.

Мистер Сэмюел принялся тереть сапоги и башмаки с таким усердием, что через несколько минут они в блестящем виде, который преисполнил бы завистью душу милейшего мистера Уоррена (ибо в «Белом Олене» употребляли ваксу Дэя и Мартина), прибыли к двери номера пятого.

— Войдите! — ответил мужской голос на стук Сэма в дверь.

Сэм остановился перед леди и джентльменом, сидевшими за завтраком. Услужливо расставив башмаки леди справа и слева от ее ног, он направился обратно к двери.

— Коридорный! — окликнул его джентльмен.

— Сэр?! — отозвался Сэм, притворяя дверь.

— Не знаете ли вы, где — как это называется — Докторс-Коммонс?

— Знаю, сэр.

— Где же это?

— На Павловом погосте, сэр; низкие ворота аркой, на одном углу книжная лавка, на другом — гостиница и два привратника посередине — зазывалы.

— Зазывалы?! — повторил джентльмен.

— Они самые, — ответил Сэм. — Два молодца в белых фартуках хватаются за шляпы, как только вы входите: «За разрешением, сэр? За разрешением?» Олд-Бейли по ним плачет, а уж по их хозяевам прокторам и подавно.

— Что же они там делают? — спросил джентльмен.

— Делают? Вас, сэр, обделают! И это — не худшее. Они вбивают в головы стариков, что тем и не снилось. Мой отец, сэр, кучер. Овдовел, очень толстый человек, — куда ему на такие дела? Вот, умерла хозяйка, где он работал, и оставила ему четыреста фунтов. Он и пошел в Коммонс выправить бумаги. Проходит под аркой, тут выскакивает такой зазывала, хватается за шляпу: «За разрешением, сэр?» — «Каким еще разрешением?» — спрашивает отец. «На женитьбу!» — «Да я, черт возьми, не собираюсь!» — «Подумайте, вам необходимо жениться!» — говорит зазывала. Отец задумался. «Нет, говорит, стар я, и габариты у меня неподходящие». — «Ничуть, сэр. Уверяю вас. В понедельник мы женили джентльмена — вдвое против вас». — «В самом деле?» — говорит отец. «Будьте спокойны, — говорит зазывала, — вы перед ним ребенок... Сюда, сэр, сюда!» А мой старик и пошел за ним, как ручная обезьяна. За столом, заваленным грязными бумагами, сидит какой-то крючок и делает вид, что занят. «Присаживайтесь, сэр, — обращается он к отцу. — Сейчас составим афидавит. Как вас зовут?» — «Тони Уэллер», — отвечает отец. «Какого прихода?» — «Прекрасной Дикарки», — отвечает отец; он там всегда менял лошадей, а о церковных приходах понятия не имел. «Имя невесты?» — «Черт возьми, откуда я знаю!» — «Не знаете?» — спрашивает тот. «Знаю столько же, сколько и вы. А не могу я вставить это потом?» — «Невозможно!» — «Ладно, — говорит отец, — пишите: Сьюзен Кларк из „Маркиза Грэнби“ в Доркинге. Она за меня пойдет; я с нею не объяснялся, но знаю, что пойдет». Разрешение выдали, и она вышла за отца; а мне из четырехсот фунтов ничего не досталось, — такое невезение, сэр.

Сэм постоял с минуту, ожидая, не будет ли каких-либо приказаний, и вышел.

— Половина десятого — самое время — пора отправляться, — сказал джентльмен, которого едва ли есть надобность представлять читателю.

— За разрешением? — спросила мисс Рейчел, краснея.

— Да, за разрешением! — ответил мистер Джингль. —

Бегом за разрешеньем мчусь,

Бегом, бим-бом, я возвращусь.

— Как вы спешите!

— Что я? — часы, дни, недели, месяцы, годы, когда мы соединимся — они побегут — полетят — молния — локомотивы — тысячи лошадиных сил — никакого сравнения.