— Нет, сэр, — ответил тот вежливо, — и старики наши этого не помнят.

— По всей вероятности вы... вы им не особенно дорожите? — спросил мистер Пиквик, дрожа от тревоги. — Может быть, вы продадите его?

— Да кто его купит?

— Я вам заплачу десять шиллингов, если вы выроете его из земли и отдадите мне.

Легко представить себе изумление деревенского жителя, когда мистер Пиквик собственноручно понес вырытый камень в «Кожаную Флягу». Там он тщательно обмыл свою находку и положил ее на стол.

Невозможно описать восторг, овладевший пиквикистами, когда они увидели, что мытье и скобление увенчались успехом. На неровной истрескавшейся поверхности камня в беспорядке были начертаны буквы; можно было ясно разобрать следующий остаток надписи:

+

БИЛСТА МПСРУ КУПРИ Л. О.

ЖИЛ

Глаза мистера Пиквика сияли. Он, президент Пиквикского клуба, открыл загадочную древнюю надпись, доселе ускользнувшую от внимания ученых, посещавших эти места.

— Мы возвращаемся в Лондон завтра же! — произнес он.

— Завтра же! — эхом откликнулись его последователи, трепеща от восхищения.

— Завтра же! — энергично повторил мистер Пиквик. — Это сокровище должно быть помещено в условия, при которых можно тщательно его обследовать. Кроме того, к этому решению меня побуждает еще и другая причина: через несколько дней в Итенсуиллском округе состоятся выборы. Джентльмен, с которым я недавно познакомился, мистер Перкер, является агентом одного из кандидатов. Мы увидим и изучим во всех подробностях общественный акт, столь интересный для каждого англичанина.

— Согласны, — раздался воодушевленный возглас трех друзей.

На следующий день, плотно позавтракав, четыре джентльмена отправились пешком в Грейвзенд в сопровождении человека, который нес в сосновом ящике камень. В Грейвзенд они пришли около часа пополудни и, заняв наружные места в пассажирской карете, прибыли в Лондон в добром здравии и хорошем расположении духа в тот же день к вечеру. Из протоколов клуба мы узнаем, что мистер Пиквик докладывал о своем открытии на общем собрании, которое состоялось на другой же день после его приезда, и при этом поразил своих слушателей множеством глубокомысленнейших гипотез относительно смысла надписи. Оттуда же мы узнаем, что искусный художник снял с этой надписи копии, которые были презентованы Королевскому антикварному обществу и другим ученым корпорациям; что в дискуссиях, имевших место по данному вопросу, обнаружилось безмерное недоброжелательство и зависть; и что мистер Пиквик сам написал брошюру, содержавшую девяносто девять страниц самой мелкой печати и двадцать семь различных толкований надписи. Что три престарелых джентльмена лишили наследства своих старших сыновей, осмелившихся усомниться в древности надписи, и что один энтузиаст, не сумевший постичь ее истинного смысла, в отчаянии лишил себя жизни. Что мистер Пиквик за сделанное им открытие был избран почетным членом семнадцати британских и иностранных обществ; что ни одно из семнадцати ничего не могло в этом открытии понять, но что все семнадцать сходились в признании его исключительного значения.

Правда, мистер Блоттон, с недоверчивостью и придирчивостью, свойственными низменным натурам, позволил себе взглянуть на этот вопрос с совершенно иной точки зрения. Мистер Блоттон лично предпринял поездку в Кобем. Возвратясь оттуда, он с насмешкой объявил, что видел человека, у которого был куплен камень, и что этот человек, вполне признавая древность самого камня, решительно отрицал древность надписи и утверждал, что сделал он ее сам в минуты безделья и что обозначала она просто-напросто: «БИЛЛ СТАМПС РУКУ ПРИЛОЖИЛ».

Пиквикский клуб, как и нужно было ожидать от такого просвещенного учреждения, встретил это объяснение заслуженным презрением, изгнал заносчивого и строптивого Блоттона из общества и постановил поднести мистеру Пиквику золотые очки в знак своего доверия и признания; в ответ на это мистер Пиквик заказал свой портрет и велел повесить его в помещении клуба.

Мистер Блоттон был изгнан, но не побежден. Он также написал брошюру, обращенную к семнадцати ученым обществам, содержавшую уже сделанное им заявление и некоторое количество намеков на то, что, по его мнению, названные семнадцать ученых обществ — «шарлатанские конторы». Так как это вызвало праведное негодование семнадцати ученых обществ, то появилось много новых брошюр; иностранные ученые общества вступили в переписку с национальными учеными обществами; национальные ученые общества переводили брошюры иностранных ученых обществ на английский язык; иностранные ученые общества переводили брошюры национальных ученых обществ на всевозможные языки; и так началась эта знаменитая научная дискуссия, хорошо всем известная под именем Пиквикской полемики.

Помещение, занимаемое мистером Пиквиком на Госуэлл-стрит, скромное, но комфортабельное, как нельзя более соответствовало созерцательному складу его ума. Его гостиная помещалась во втором этаже, а спальня — в третьем, и окна обеих комнат были обращены на улицу. Квартирная хозяйка его, миссис Бардль, — вдова и единственная душеприказчица таможенного чиновника, — была благонравна, хлопотлива, недурна собой и имела врожденную склонность к стряпанью, которую она изучением и долгой практикой усовершенствовала до степени выдающегося таланта. В доме не водилось ни детей, ни слуг, ни домашней птицы. Единственными обитателями его, кроме хозяйки, были: солидный мужчина и маленький мальчуган; первый — жилец, второй — произведение миссис Бардль. Солидный мужчина являлся домой ровно в десять часов вечера и укладывался в крохотную французскую кровать, стоявшую в задней комнатке; арена же детских игр и гимнастических упражнений мастера Бардля ограничивалась соседними тротуарами и сточными канавами. В доме царили тишина и опрятность, и воля мистера Пиквика была в нем законом.

Всякому, кто был знаком с названными особенностями внутреннего распорядка этого дома и был осведомлен об удивительной уравновешенности мистера Пиквика, его поведение утром накануне отъезда в Итенсуилл не могло бы не показаться в высшей степени таинственным и непредвиденным. Он тревожно расхаживал по комнате, чуть не каждые три минуты выглядывал в окно, все время посматривая на часы, и обнаруживал много других признаков нетерпения, весьма ему несвойственных.

— Миссис Бардль, — произнес наконец мистер Пиквик, когда эта любезная женщина приближалась к завершению затянувшейся уборки комнат.