206

Мальчик поджидал проплывавшие мимо доски и ловким

размахом кидал в них большой гвоздь, привязанный к

длинной бечевке. Так ловил он посылаемые судьбой

дрова.

— Никогда не думал, что это такое увлекательное за­

нятие! Целый день на ветру, в сырости, а потом дома

мать подкладывает в печурку эти щепки, и от них встает

огонь, согревающий мысли и тело. Хорошо! — сказал

Александр Александрович после долгой паузы. — Вообще

хорошо уставать только после работы, после настоящего

труда, за которым есть какая-то цель.

И добавил, опять помолчав:

— Люди будущего будут счастливее н а с . . . — И усмех­

нулся ясно и просто, совершенно так же, как и взгля­

нувший на нас мальчик.

Мы мало говорили на литературные темы. Блок, ка­

залось, избегал их. Но одна беседа о поэзии мне запо­

мнилась. Было это после какого-то очередного спора с

поэтами-акмеистами. Александр Александрович вышел

взволнованный и несколько раздраженный. По обыкнове­

нию, он старался не показать этого, но его настроение

невольно прорывалось в жестах, в походке. Наконец он

не выдержал.

— Неужели они и в самом деле думают, что стихо­

творение можно взвесить, расчленить, проверить хими­

чески?

— Они уверены в этом.

— Удивительно! Как удобно и просто жить с таким

сознанием! А я вот никогда не мог после первых двух

строк увидеть, что будет дальше... То есть, конечно, не

совсем т а к , — добавил он тут же с непривычной торопли­

в о с т ь ю . — Когда меня неотступно преследует определен­

ная мысль, я мучительно ищу того звучания, в которое

она должна облечься. И в конце концов слышу опреде­

ленную мелодию. И тогда только приходят слова. Нужно

следить за тем, чтобы они точно ложились на интонацию,

ничем не противоречили ей. Всякое стихотворение преж­

де всего — мысль. Без мысли нет творчества. И для меня

она почему-то прежде всего воплощается в форме какого-

то звучания 5. Я, очевидно, неудавшийся музыкант. Но

только моя музыка не в отвлеченных звуках, а в интона­

циях человеческого голоса. А о н и , — Блок кивнул куда-то

в сторону резким поворотом г о л о в ы , — они убеждены в

том, что тему будущих стихов можно поставить перед

207

собой заранее и решить ее, как шахматную задачу. Нет,

нет! Я не завидую им. Значит, от них навсегда закрыто

то, что единственно и делает стихи стихами. Я сказал

«делает». Это не так. Не то слово. Стихи нельзя «делать».

Их надо прожить. Лучшее в них — от жизни, и только

от нее. Остальное умирает, и его не жалко. Настоящие

стихи идут только от того, что действительно было, про­

шло через сознание, сердце, печень, если хотите. И вооб­

ще надо писать только те стихи, которых нельзя не на­

писать. Да и, конечно, возможно меньше говорить о них...

За два года моего общения с Александром Александ­

ровичем мы неоднократно возвращались к этой теме, и

каждый раз он говорил примерно то же самое:

— Писать только о том, чего нельзя не написать.

Простая истина. Но как трудно было дойти до нее! Если

бы я когда-нибудь вернулся к стихам, я хотел бы гово­

рить в них то, что понятно и что нужно другим, а

не только мне самому.

— А разве вы сейчас не пишете стихов?

— Почти ничего. Я только слушаю их. В себе. Но они

еще в каком-то неоформленном звуковом хаосе. И преж­

ние, обычные ритмы для них уже не подходят. Очевидно,

в муках, в смятении рождается сейчас новое ощущение

мира, для которого тесны привычные наши чувства. Да

и как могло быть иначе? Глухие еще плотнее затыкают

уши. Но я не хочу, не могу быть глухим. Вот если бы

быть моложе! Никогда еще так не завидовал молодости...

Некоторое время мы шли молча.

— З н а е т е , — начал опять Блок, и я подивился его

необычной словоохотливости. — Знаете, я много думаю

сейчас о революции. Для меня это не только коренные

изменения всей внешней жизни, а нечто гораздо большее.