Шрифт:
– Если их не убьем, они расскажут обо всем, что видели в сарае Конбэ. А тогда выяснят и про остальное. Нельзя деревню подвергать риску.
Заговорили Хосокава Хироси и Киосукэ Дайсукэ. Они высказали и обосновали предположение: если русские узнают про убитых корейцев, то учинят расправу над всей деревней. Деревню надо спасать, а для этого имеется лишь один способ – убрать последних свидетелей.
Члены молодежной организации восприняли предложение своих наставников как приказ. Так организаторы расправы разрешили вопрос, висевший на них гирей.
...Жену подрядчика Ямамото и их детей разместили в доме корейца Маруямы. Со смертью хозяина дом был беспризорным. Оставалось решить, что с ними делать дальше.
Перед приходом юношей в доме Мориситы состоялся громкий разговор. Все трое сходились на том, что семью Ямамото оставлять нельзя. Конечно, можно было бы убить только женщину и старших девочек, но что тогда делать с младшими? Куда их деть? Если отдать кому-то, то возникнет вопрос: где взяли? А объяснений нет. К тому же малыши умеют говорить и смогут рассказать о пережитом, если не сейчас, то позже.
Морисита обратился к Киосукэ Дайсукэ:
– Ты пойдешь и убьешь.
Киосукэ, чьи руки уже были обагрены кровью по самый локоть, неожиданно отказался.
– Почему? – спросил Морисита.
Киосукэ не отвечал. Его длительная пауза заставила повторить вопрос.
– Я детей не буду убивать.
– Но ведь надо.
– Надо, – согласился Киосукэ. – Но я не пойду.
Морисита думал, что завершать дело придется им с Хосокавой. Но Хосокава тоже молчал. И тут появились юноши, искавшие дело.
По такому случаю плеснули в рюмки сакэ. Морисита выпил и долго сидел с каменным лицом. Молодые внимали этому таинственному молчанию. Наконец он распорядился, чтобы Хосокава Такеси и Киосукэ Дайсукэ шли в дом Маруямы и сторожили.
– Женщина с детьми никуда не убежит. Важно, чтобы никто посторонний их там не увидел.
Обидно, что об организаторах расправы и их невольных пособниках мы знаем гораздо больше, чем о жертвах. Это объяснимо: перед следствием и судом стояла задача изобличить преступников, установить степень вины каждого из них, выяснить мотивы преступления. А о большинстве убитых мы вообще ничего не знаем, в документах они числятся безымянными единицами. О несчастной стряпухе Сиосунде Сейкити сведения просачиваются лишь потому, что через два дня после набега на сарай Конбэ ее пришлось добивать. При захоронении она подала признаки жизни. Сорокалетняя женщина, истекая кровью, лежала без воды и без пищи, ночью ее донимал холод, днем, в жару, жалили насекомые.
И все же в числе убитых есть личность, о которой попытаемся рассказать намного больше. Ее японское имя Иосино, она жена предпринимателя Ямамото, мать пятерых детей.
Я вижу ее красивой стройной женщиной, моложавой, привлекательной; вижу ее счастливой матерью, поглощенной заботами о детях, в первую очередь о самом маленьком сынишке, кого она кормит грудью. Возраст старшей девочки подсказывает, что Ямамото взял Иосино в жены в 1933 или 1934 году, когда ей было примерно двадцать лет. Видимо, Ямамото был предпринимателем средней руки, если брал подряды сезонного характера в сельском кооперативе, где на счету была каждая иена. Но дохода хватало, чтобы иметь в Маока свой дом и жить там зиму. Если бы Иосино осталась в городе, то сберегла бы себя и детей. Но она предпочла быть рядом с мужем, чтобы делить с ним и супружеское ложе, и заботы повседневности. Их не могли не задеть тревоги войны с Америкой, над Карафуто иногда появлялись самолеты противника, и безопаснее было находиться в глуши. Жизнь на окраине Мидзухо имела преимущества еще и в том, что здесь был чистый воздух, лужайка для детских игр, внизу – речушка, куда манили разноцветные камушки, резвящиеся рыбы, журчание воды. Здесь цвел шиповник, куковала кукушка, было радостно и вольно. К завтраку стряпуха приносила из деревни свежее молоко.
Центром, душой счастливого детства была мать. Она их одевала, обувала, кормила, учила ходить, говорить, различать окружающие предметы, учила играть, заботиться друг о друге, то есть делала то, что делает любая добродетельная женщина.
Когда в трагическое утро раздались крики, выстрелы, стоны, она поняла, что нагрянула страшная беда и надо спасать детей. Она поспешно их одела, но, уходя, ничего не успела взять из запасов одежды и еды. Скорее всего она вообще не поняла, почему эти люди, среди которых она узнала два-три лица, ворвались в корейское жилище, кого-то казнят, побуждают ее поспешно уходить. Где ее муж? Где заботливая стряпуха? Запомним: это происходило ранним утром. Женщину с детьми палачи помещают в дом убитого Маруямы и держат под присмотром до полуночи, до самой смерти.
Морисита и его подручные пьют спиртное, едят, нисколько не заботясь о том, что у маленьких пленников есть естественные потребности, первейшая из которых – пища. Сама Иосино может терпеть голод и холод, но младшие терпеть не могут, они просят, требуют, они не в состоянии понять, почему им всегда давали пищу, а сегодня не дают. Грудничка она кормить не может – молоко перегорело, и она просит, чтобы дали молока. Молоко ей приносят, оно становится единственной пищей для всех детей. Как она, страдалица, проводит свой последний день? Какие слова произносит в утешение детям? Может, пересказывает сказки, усвоенные в детстве, где всегда в конце происходит чудесное спасение, и дети, внимая ей, надеются на чудо. Вот придет отец и уведет их из этого угрюмого дома.
В помещение вползают жуткие сумерки – нет огня, нет отца, нет спасения. Нет даже какой-либо дерюжки, чтобы укрыться. От страха и холода они жмутся к материнскому телу. Время течет медленно, тягостно, капля за каплей. Дети засыпают тревожным сном.
Знает ли Иосино о своей участи? Ей хочется верить, что ее и детей пощадят. Не для того она вынашивала, рожала и пестовала их, чтобы они пали жертвой необъяснимой злобы.
Тут ее чуткое ухо улавливает осторожные шаги. Собрав последние силы, она сдавливает в себе крик, чтобы не разбудить детей. Не дай бог ни одной матери увидеть, как убивают ее малолетних детей! Она не увидела. Ее убили первой.