Шрифт:
Конечно, для японцев наш приезд был нашествием. Но они уже знали, что им предстоит покинуть обжитые места и вернуться в метрополию. Понимали они, что такие вопросы решались в самых верхах, и в отношении русских проявляли терпимость и такт.
Равно и большинство советских людей не ударили лицом в грязь. На уровне бытовом, производственном, повседневном и в силу этого самом сложном, где конфликт можно было раздуть из-за сущего пустяка, между нами и японцами сложились отношения взаимопонимания и добрососедства. Над формированием этих отношений трудились не дипломаты и политики, а рыбаки, крестьяне, учителя, железнодорожники, лесорубы, шахтеры, работники бумажной промышленности, домохозяйки, и они сумели без высокого штиля, заурядной бытовой прозой «написать» такие страницы, которые способны подняться до самых великих человеческих памятников. Здесь, на Южном Сахалине, где на время сошлись два потока, две идеологии, две культуры, две расы, два народа, находившиеся полстолетия в состоянии скрытой и явной вражды, трижды вовлеченные в тяжелые военные столкновения, здесь эти народы сумели достойно построить свою совместную жизнь.
Поведение японцев можно объяснить просто: они были запуганы массой советских войск, дислоцированных на Сахалине. Что ж, силой можно добиться покорности, послушания, подобострастной улыбки, низкого поклона, даже желания услужить. Но масса фактов свидетельствует о естественных мотивах человеколюбия. Шофер из поселка Яблочный, веселый здоровяк, рассказал, как его, безнадежно больного ребенка, выходила пожилая японка. По воспоминаниям его родителей, в течение двух недель она не отходила от его постели, лечила травами, снадобьями, рискуя, в случае 114
если он умрет, вызвать не только гнев родителей, но и карающий меч властей. Об услуге ее никто не просил, она добровольно заняла место лекаря, ночной сиделки, родной матери, пришедшей в отчаяние от бессилия сельской фельдшерицы и отсутствия лекарств.
Японка вырвала простуженное ослабленное тельце из цепких лап смерти, а робкую попытку родителей оплатить лечение в какой-либо форме сочла для себя оскорбительной. Разве можно тут усомниться в человеческой доброте?
В Корсаковском районе на 1 марта 1946 года проживало: японцев – 14 250 человек; корейцев – 3 000 человек; русских старопоселенцев – 197 человек; вновь прибывших русских – 1 264 человека, украинцев – 87 человек, белорусов – 31 человек, евреев – 18, чувашей – 8, мордовцев – 8, татар – 20, поляков – 9, латышей – 2.
Из сообщения гражданского управления г. Отомари (Корсаков).
1 и 9 мая 1946 года были проведены митинги с участием японского населения. Выступили представители японских рабочих и интеллигенции, их выступления переводились. 2 мая во всех школах, русских и японских, состоялись утренники. В японских школах были проведены беседы, которые переводились на японский язык. Прошли концерты детской художественной самодеятельности. В мае прошел районный смотр художественной самодеятельности японцев. Первое место среди вокалистов занял работник Сахалинторга Набухаро Тосидами. В районе дано два японских концерта.
Из донесения замполита гражданского управления г. Маока (Холмск).
Деревня Футомата
В молодые годы я учительствовал в поселке Чапланово (бывшая деревня Футомата), бывал в семьях первых переселенцев, записывал их воспоминания. Поддерживал с ними связь в последующие десятилетия. Надеюсь, старые записи представят интерес для нынешнего читателя.
В деревню Футомата Ольга Васильевна Сулоева приехала с семьей летом сорок шестого. С тех пор много воды унесла река Лютога в Анивский залив. Ольга Васильевна овдовела, дети выросли, нарожали ей внуков. Память ее не сохранила всего пережитого за долгие годы, проведенные здесь безвыездно, но в ней осталась удивительная ясность ума, живость речи, здравость суждений, приветливость к людям. О взаимоотношениях с японцами рассказывала охотно:
– Ничего плохого о них не скажу, врать не стану. Жили мы с ними меньше года, но жили хорошо, как добрые соседи, никогда не ссорились. Они нам молоко приносили, картошку, даже сахаром угощали.
– По какой цене продавали?
– Не помню. Ни у нас денег не было, ни у них, по-моему, бесплатно давали. Видели, что ничего у нас нет, приехали мы в заплатанных портках, так они просто жалели нас. Скажу, что и они жили без роскоши, зато жизнь их была какой-то налаженной. Они многое сами для себя производили. Сахарную свеклу выращивали, да так много, что тут, на станции, у них целые бурты собирали. Свеклу увозили на сахарный завод в Тойохару, а взамен им поставляли жом и сахар. Разве кто на Сахалине знает теперь, что такое жом? Поди и слова такого не слыхивали. А японцы подмешивали его в корм скоту, поэтому у них коровы много молока давали. Вообще, они о животных заботились: сена полно накашивали, корнеплодов вдоволь выращивали, сеяли рожь, пшеницу, ячмень, много клиньев под овес отводили. Корму хватало и лошадям, и свиньям, и птице. У них тут и звероферма была, и сады обильные. Одно время я сторожила сад, когда он колхозным стал. В нем росли яблони, сливы, вишни, полно было малины и гумии. Одной клубники собирали столько, что не успевали в город корзинами вывозить.
– Где же тот сад?
– Где сад? Вы еще спросите, где мельница, где клевера, где висячие мосты над речками. Извели все, уничтожили, раскурочили. Русскому Ивану ведь ничего не надо. Начальники вместо того чтобы с умом руководить колхозами, приезжали стращать нас. Скоро, мол, начнется выселение японцев, так вы не ходите по одному, проявляйте бдительность.
– Ну и что же, были случаи нападения на наших людей?
– Никаких случаев не было, слыхом ни о чем не слыхивали. Ходила я одна повсюду: и на речку, и на сенокос, и на дальние огороды. Никого не боялась, никто меня пальцем не тронул. Если японец или японка встретятся, так раскланяются. С некоторыми семьями даже подружились, встречались, разговаривали. Они немножко по-нашему говорили, мы маленько по-японски, ничего, понимали друг дружку, потому что говорили о понятном – о земле, урожаях, о скотине. Хорошие люди были, так же, как мы, горбатились с утра до ночи, детишек растили. Честные были, никогда никого не обманывали, чужого не возьмут, даже если само в руки плыло. Уже перед самым их отъездом понес мой муж, царство ему небесное, мешок овса на мельницу. Японец приходит через день и говорит: «Вася-сан, забери овес назад. Я его отшелушил, а раздробить не успею. Завтра мы уезжаем, так вдруг куда мешок пропадет». На другой день погрузились они с узелками в вагоны. Пошли мы провожать, попрощались по-хорошему. Они нам кланялись низко, руки пожимали. Мужчины махали нам, спрашивали: «Мадама, можно мы потом приедем, как разрешат?» Приезжайте, отвечаем, места всем хватит, веселее жить будем. Детей наших, как вырастут, переженим. Смеются они, а у некоторых слезы на глазах. Еще бы! Здесь они оставляли дома, дворы, животину, огороды, возделанные их руками. Только не мы же виноваты в тех слезах…
Подписка на заем 4-й пятилетки проходит на высоком уровне. По городу Маока из 1 650 русских на заем подписались 1 378 человек, из 3 750 японцев подписались 3 160.
Южно-Сахалинская область в первой декаде мая подписку выполнила на 172 процента. Управляющий заводом Тобудь Хонтоского района Киокай Ивая 5 мая 1946 года подписался на 10 тысяч рублей и тут же внес их наличными.
Из доклада начальника политотдела Гражданского управления П. Богачева.