устроим музыку: чайник на спиртовку, чашки – на стол.

Вспомним милую, беззаботную, студенческую юность, когда

жизнь представлялась легкой, прекрасной, полной

романтических грез.

Когда чай был готов, он сбегал в лавочку и принес конфет и

закусок. Они, смеясь, развертывали кульки, и молодая женщина

раскладывала на тарелочки колбасу и сыр.

Он смотрел на нее, чужую, незнакомую, как она, точно своя,

близкая, хлопотала у стола, разливала чай своими маленькими

руками. И то, что она была чужая жена, жена его приятеля,

который, вероятно, еще не скоро приедет, пробуждало неясные

волнующие мысли о том, что эта встреча, не требуя никакой

ответственности, может, быть удивительной.

– Если бы мне за пять минут до вашего прихода сказали, что

в мой монастырь холостяка придет молодая, прекрасная

женщина, я бы испугался.

– А теперь?

– Теперь вот что!..– Он взял ее руку и поцеловал.– Теперь я

юноша, теперь мне двадцать лет. Хочется по-студенчески петь,

играть и дурачиться.

Она смотрела, как он целовал ее руку, и у нее вместе с

улыбкой блеснули на глазах слезы. Он заметил их.

– Что с вами? – спросил он так тревожно и тепло, что его

самого тронула эта прозвучавшая в его тоне теплота по

отношению к незнакомой женщине.

– Ничего, ничего... Я очень беспомощный человек и,

очутившись здесь одна, почувствовала было страх перед

жизнью и перед людьми, но мне вдруг стало так хорошо, оттого

что вы такой...

Она не договорила.

Ему хотелось сесть рядом с ней на диван, но после ее

недоконченной фразы пришло соображение о том, что он может

этим разбить у ней сложившееся о нем представление. А ему

хотелось, чтобы она увидела, какая у него простая, чистая и в то

же время интересная душа. Может быть, гораздо более

интересная, чем у Василия Никифоровича.

148

– Но ведь вы на время только одна. Вероятно, Василий

Никифорович скоро приедет,– сказал Андрей Андреич с целью

узнать, сколько времени будет продолжаться их встреча.

Но Вера Сергеевна вздохнула и почему-то ничего не

ответила. Потом стала убирать посуду, и от этих спокойных,

домашних ее движений он опять почувствовал то же, что

чувствовал, когда она при нем оправляла перед зеркалом

прическу. Он подошел, поцеловал ей руку в ладонь и сказал:

– Вот бывает так: живет человек одиноко, скучно, душа его

постепенно заволакивается серостью жизни, повседневными

заботами и тревогами о куске хлеба, и вдруг светлое виденье.

Он чувствует, как что-то давно забытое шевельнулось в его

душе, просияло... Он смотрит вокруг себя и с удивлением

говорит: «Так вот, какой мир, оказывается! Так вот каким я мог

бы быть: светлым и радостным юношей!..» И вот вы явились

таким виденьем для меня. Вы промелькнули, потом уйдете к

другому человеку, которого вы любите... Но то, что мы с вами

сидели сегодня вечером, это у меня останется навсегда. Потому

что вы, несмотря на любовь к тому, другому... что-то оставили

здесь своего. Быть может, и для вас эта встреча была не

безразлична и не скучна...

Он говорил, а она, бросив руку на стол, смотрела своими

огромными грустными глазами куда-то мимо него перед собой.

Потом закрыла рукой глаза и тихо проговорила:

– Да... эта встреча для меня не безразлична и не скучна... И

напрасно вы думаете, что душа ваша заволоклась серостью

жизни. Такие души не поддаются этому...

– И слава богу, если так. Сегодня все чудесно! И я рад, что у

меня такая обстановка, как будто мы – богатые люди, принц и

принцесса. Для таких моментов нужна красивая обстановка.

– Сыграйте что-нибудь,– сказала Вера Сергеевна.

Он сел за рояль и стал играть. Когда он оглядывался, молодая

женщина, сидя с блюдцем и полотенцем в руках, забывшись,

смотрела перед собой. Почувствовав его взгляд, она переводила

глаза на него, и он видел ее мягкую, грустную улыбку и иногда