– Как-то у вас все странно, – Марк вытянул руки к огню. – Все так запредельно, и вот на тебе – сидишь, греешься у простого костра, который тоже... Воняет так, что... – он обернулся на Нейгетта, который тоже присел, отложил посох, тоже протянул руки к огню. – Ты мне вот что скажи – эта хрень теперь у меня будет, все время? – он достал из кармана прозрачный шар, повертел.

– Гекхистет, – отозвался Нейгетт, выставив перед собой ладонь; он замер и будто напрягся. – Гекхистет, нгаасетт!

– Я только понял, что это какая-то ценная штука, – Марк вернул шар под куртку. – И это меня напрягает.

Нейгетт сидел окаменев, смотрел на огонь. Марк отогрелся, захотел спать; прилег на подсохшую землю, как можно ближе к огню, свернулся калачиком и уснул. Сон здесь был какой-то странный; проснулся он, как показалось, снова минут через пять, словно снова только «вздремнул», – но мгла вокруг уже посветлела, и солнце, возможно, уже взошло (где-нибудь там, за горами, которых сейчас не видно). Костер догорал.

– Опять начинается, – разозлился Марк, обнаружив, что Нейгетт исчез. – Или он ушел в свинарник?

Можно взять из костра ветку, распламенить ее в факел, и заглянуть в вонь, но – нет, только не это. Поэтому он поднялся и стал бродить вокруг костра – но так чтобы не потеряться. «Игхорг» был очень странный; в обычном тумане огонь заметно издалека, хотя бы в виде размазанных пятен; здесь же огонь терялся как все остальное, словно был не настоящим, лучащим свет, а нарисованным. Марк бродил по камням вокруг костра, уже закипая от злости – сколько можно над ним издеваться, в конце концов; если вам от меня что-то надо, проявите хотя бы элементарное уважение, и хотя бы не бросайте меня одного, в конце концов; неужели не ясно, что я тут вообще нихрена ничего не понимаю, что я тут вообще ноль без палочки, в конце концов; ко всему прочему, меня пытались убить, похоже, а ты, Нейгетт, опять же, если хочешь чтобы я что-то для тебя сделал, в конце концов...

– Марке, – в тумане образовался Нейгетт; у щеки его тлел теплом шарик посоха. – Игхоргентдент ллайнгленг. Не векхедеххейммдетт.

И аккуратно толкнул в сторону озера. Вот они снова на берегу – туман плотной стеной окружает стылую черную плоскость. Снова лодчонка; снова размеренные толчки, плоскодонка снова скользит по черной воде, сегодня какой-то матово-бархатной. Странно дело; несколько дней без часов, без привычной привязки к «цивилизованному» режиму дня – и время начинаешь чувствовать не абсолютно, в часах-минутах, а относительно, и как бы дробно, по отношению к целому. Вот сейчас, например, была половина времени между восходом и полднем, триста процентов. Откуда такая уверенность – неясно, но – триста процентов...

Наконец – отлогий песчаный берег. Нейгетт соскочил с лодки и направился берегом, дальше на запад, вдоль туманной стены. Вот устье очередной реки, притекающей с запада; озеро осталось позади, и они двинулись по тоннелю в густой белой мгле. Впереди, в перспективе показался очередной мост. Они поднялись по откосу, свернули на север, двинулись сквозь туман по дороге. Шли долго; когда, как стало казаться, туман вокруг начал темнеть – по идее, уже должен наступать вечер, – Нейгетт, наконец, остановился. Аккуратно тронул посохом, указал в сторону.

– Векхингет оддетт.

– Понял.

Марк отошел куда было указано и различил в полутора метрах характерную «стойку» параллелепипеда, оформлявшего здесь перекрестки. Он, устав за день (и ничего, между прочим, не ев, кстати), почти с наслаждением опустился на холодный камень и прислонился к внутренней стороне этого «уголка» спиной.

Вдруг послышался цокот копыт. Характерным в этом «игхорге» образом – возник ниоткуда, дискретно, сразу с определенной громкостью; через минуту стих.

– Нгайсествест, – голос Нейгетта.

– Дехх, – голос чужой, с оттенком озабоченности-досады. – Векхейммдетт.

– Гхейстеммде. Сессеммдесто.

– Риммдеххесттент, – с оттенком насмешки.

– Риммествент, хаа, – в голосе Нейгетта звякнуло презрение-превосходство.

Копыта застучали снова, исчезли. Через минуту обрисовался Нейгетт. Марк вскочил с холодного камня. Нейгетт молча указал в туман; они сошли с дороги и устроились на очередной ночлег – Нейгетт воткнул посох во влажную землю; шарик зардел. Нейгетт посмотрел на рубиновый огонек, затем произнес, озабоченно:

– Сессеммдесто.

Земля вокруг посоха быстро прогрелась; Марк свернулся калачиком, так же как на берегу черного озера, и быстро уснул. И проснулся снова будто через десять минут. Над головой сияло темно-бархатно-голубое, привычно-отмыто-ясное, без единого пятнышка небо. Перекресток находился в долине, замкнутой тремя кряжами – с севера, востока и юга; кряжи высокие и недалеко, так что с этих сторон смотреть было нечего – характерный высокогорный ландшафт; для этих широт, наверно, высота километра под три. Зато на запад обзор простирался до самого горизонта; кряжи расходились по сторонам, отгибаясь на север и юг, долина отлого снижалась; лента дороги текла в свою бесконечность, следуя склону пролетами метров по двести.