— Будьте добры, закройте дверь. Дует.

***

Конечно, Рэйнер помнил, что видела и чувствовала его душа во время своей незапланированной вылазки из тела. И, конечно, половина из того была выдумкой его больного сознания. Половина. А вторая?

— Я помню только то, как мы были в портальной, а потом я очнулся в той хижине.

Триста винила себя в произошедшем, Рэйнер это прекрасно чувствовал. Она смотрела на него взглядом щенка, погрызшего любимые ботинки хозяина и осознавшего свою ошибку, и постоянно держалась рядом. Даже когда Аттури проводили их к дому Ионики, убедившись, что Рэйнер в состоянии туда добраться.

— Что ты чувствовал, когда провалился во тьму?

Шаманка, как и Триста, не сводила с него внимательного взгляда. Обманчиво-тёплого и бесконечно поддерживающего. Рэйнер давно научился видеть сквозь эту пусть и невидимую, но маску.

— Ничего, — честно ответил он, лениво проводя пальцем по рисунку на чашке. Нетронутый чай терял последние крупинки тепла. — По крайней мере, я не помню.

Он не хотел признавать то, что эта ситуация его страшила. В первую очередь, признавать перед самим собой.

— А обратный процесс?

— Это было неприятно.

Он не мог помнить, как рождался в первый раз, но был уверен, что сегодня прочувствовал все во второй. Только в разы, разы мучительнее. На языке до сих пор катался вкус крови, в груди что-то судорожно сжималось и подрагивало.

— Вижу, ты не в настроении говорить. Я это понимаю, Рэйнер. Можешь идти отдыхать, ты многое пережил за эти сутки.

Триста вышла следом. Юркнула мышкой, пока дверь не закрылась, и осталась молчаливо стоять позади, видимо, боясь нарушить молчание первой.

— Прекрати это, — поморщился Рэйнер, не оборачиваясь.

— Что?

— Прекрати думать. Твоей заслуги в этом нет, что бы ты там себе не напридумывала, — получилось резко.

— Я так и не считала, — буркнула Триста, явно оскорбившись, и, ненадолго замешкавшись, прошагала мимо.

Рэйнер двинулся за ней.

— Даже не спросишь, что там было?

— Ты ведь ничего не помнишь.

— А ты так просто в это поверила?

Триста остановилась и обернулась. Настороженно глянула за его спину и обратно, прямо в глаза. Выдохнула полушепотом:

— Что там было?

— Представляешь, ничего не помню.

Тристе шутка не понравилась. Она посмотрела на него с укоризной и развернулась на пятках. Рэйнер в три шага нагнал ее и пошёл рядом, сдерживая глупую улыбку. В окнах хижин горел свет.

— Я летал по каким-то городам и полям. В общем, ничего интересного.

Триста удивленно повернула к нему голову.

— И никаких других миров… Даше Пустошь не видел.

— Почему им не сказал правду? — она чувствовала купол заглушки над ними, но все равно говорила тихо.

— Потому что после невесомого сна невозможно что-то запомнить. А я ведь был в нем, помнишь?

Селетта понуро копалась в телефоне, когда Триста вошла в их хижину.

— За какую злую душу нас не отпустили домой? Здесь ни связи, ни ванной, ни туалета нормального! — будто только ее и ждав, завозмущалась староста и картинно откинула телефон в сторону. — Скука смертная! У вас-то хоть что-то интересное было?

— Да нет. Рэйнер все равно ничего не помнит, вот его и не стали долго мучить, — как можно более непринужденно отмахнулась Триста и повесила на крючок куртку.

Селетта тяжко вздохнула.

— Блин! Завтра ведь День Мира, а я речь не подготовила, — вдруг спохватилась она, выпрямившись. Немного подумав, расслабилась. — Хотя, мне наверняка уже нашли замену.

За всей этой суетой главный праздник Сансарии как-то незаметно затерялся в памяти. Каждый год мама запекала картофельные шарики, а Триста с сёстрами стругали салаты, ругаясь, кому достанется резать лук. Ближе к вечеру папа приносил с рыбалки несколько больших рыбин, которые они готовили на углях с пряными специями. Да… День Мира всегда ассоциировался у Тристы с чём-то домашним и вкусным, но сейчас она не почувствовала никакого предвкушения.

— А где Хэйс?

В последний раз они были все вместе, но к Ионике пустили только Тристу.

— Откуда мне знать? — фыркнула Селетта. — Наверное, выполняет какие-то свои шаманские дела. Он же мне ничего не рассказывает.

Больше Селетта разговаривать не торопилась и неотрывно смотрела на потухающий огонь. Триста тоже немного на него посмотрела, но делать ей это надоело быстро. Спать совсем не хотелось, а больше в четырёх стенах заняться было откровенно нечем. Староста тоже вскоре поняла эту истину и залезла под одеяло. Постельное белье пахло хвоей. Триста зарыла в него лицо и попыталась представить, как ее душа путешествует по миру.