Всегда неуловимый, не показывавший свое лицо, тот, кого часто даже не существовало, а если он и появлялся перед самым пробуждением, она видела только его стремительно удалявшуюся спину. Именно он мучил ее по ночам, а когда она просыпалась, в ней оставалась лишь горькая досада, что ей снова не удалось объясниться с ним хотя бы там, в ином измерении.

Теперь ей стало понятно, почему она не получала возможности видеть его лица — он изменился до неузнаваемости. Но и тем, каким он был когда-то, она его не помнила… только запах и стук его сердца, ожившие здесь отголоски каких-то фраз.

— Зачем мы здесь? — заглядывая на дно пустого фужера, тихо спросила она. — Почему ты преступник, а я — следователь?

— Потому, что ты пыталась меня все эти годы судить. Я же любил тебя и продолжаю любить безусловно.

— Прекратите, пожалуйста, — перейдя снова на «вы», заверещала она фальшиво и строго. — Ежели вы совершили преступление, то будете наказаны по всей строгости закона.

И вновь ей стало дурно — ведь теперь она повторила не чьи-то, а свои, сказанные когда-то слова.

Он поставил фужер, к содержимому которого почти не притронулся, на пол, и осторожно взял ее за руку.

— Я часто хотел написать тебе…

— Куда? — не убирая руки из его ладони, застыла она.

— Тебе.

— Разве вы знаете номер моего телефона?

Он мягко хмыкнул:

— Помнится, ты сама говорила, что в наше время никому не скрыться. Про базы мне с таким жаром рассказывала, которые воруют.

— О чем же вы хотели мне писать?

— О том, что неправильно к тебе относился.

— Когда?

— Тогда…

— Эх, знать бы еще, «когда» было ваше «тогда»! — мучительно выдохнула она.

И он снова, как ловкий и хитрый охотник, разложивший приманку, уходил от прямого ответа. Взяв с пола бутылку, молча подлил в ее фужер шампанское:

— Давай попробуем зависнуть в этом моменте.

— Хорошо придумал, — пытаясь не выдавать переполнявших ее эмоций, сквозь зубы процедила она.

— А что еще остается? Ты сломала мне жизнь. Но ты — лучшее, что в ней было, — шептал он, и ей казалось, что это морок, что это всего лишь старый, обрадовавшийся весне клен за окном, играя с ветром, шелестит листьями.

— Боже мой…Зачем ты меня так мучаешь? Идет война. А ты пытаешься свести со мной счеты… И со мной ли? — перешла на шепот и она. — К чему это? Что бы это дало, даже если бы я оказалась той женщиной, за которую ты меня принимаешь? Кстати, ей можно позавидовать. Сколько же лет ты ее любишь? — Она пыталась хитрить, пыталась хоть так выяснить какие-то детали.

— Я люблю тебя целую вечность. Оттого истаскался, стал вампиром… если тебе больше нравится такое определение.

— Что случилось с твоей женой?

— Ничего. Она изменила мне, а через несколько лет, когда подросла дочь, ушла. И я стал совсем свободен.

— И убил женщину.

— Этого греха на мне нет.

— А какие есть?

— Зачем тебе это знать?

— Мне нужно закончить следствие.

— Зведочку очередную ждешь на погоны?

— А если и жду?

— Хорошо. Я дам показания. Но с тебя еще один танец.

Ее переполняло трепетное предвкушение грядущего вальса и одновременно холодящая боязнь еще большего сближения с этим человеком. Точка невозврата была совсем близко.

— Твой новый муж, с которым ты так счастлива, танцует?

Заключенный, держась за поясницу, приподнялся с пола.

— Нет, но… мы живем душа в душу! — отвечала она снизу верх. — Мне очень повезло, через столько лет одиночества я встретила мужчину, который принял меня такой, какая я есть! — Она чувствовала себя глупой старшеклассницей, неловко отбивающейся портфелем от того, кем грезила по ночам.

— Я очень рад за вас обоих! — Склонившись над ней, он протянул ей руку. — Не думаю, что он был бы против еще одного невинного танца. Красоте нельзя сохнуть, красота должна питать себя, застой для нее губителен.