— Но ведь я пассажир, и, возможно, могут быть другие, — противоречил ему Энди, — и для меня все должно быть предусмотрено, и еще раз умоляю, не надо меня поддерживать.

— Но я опасаюсь, сэр, что вы упадете и разобьетесь.

— Подумаешь, упаду, я с неба падал и не разбился, а ты, парень, с неба падал!?

— Нет, сэр, я с неба не падал.

— Ну, тогда помалкивай и не надо меня держать.

— Есть, сэр, я не буду!

Когда Энди дошел до двери каюты Николая, он споткнулся и упал, грохнувшись о дверь и громко вскрикнув: — Черт побери!

Если бы Николай внимательно не прислушивался, то за этим шумом он бы не различил щелчка открытой защелки, а сопровождающий Энди человек этого, конечно, не заметил. И еще Николай отметил, как в щель между дверью и полом пролетел клочок бумаги. Это была записка, написанная между строк на вырванном из книги листочке:

«Ник, когда вчера вас усыпили и заперли, я стал возмущаться и меня тоже заперли. Сегодня ко мне пришла мысль, что я должен попытаться открыть задвижку на двери каюты, в которой вас держат. И я это сделаю, когда стемнеет. Правда, я не знаю — каким образом вы сможете использовать эту свободу. Рядом с вашей дверью, справа — выход на трапы, ведущие на верхнюю палубу. Но вам, в одиночку, со спасательной шлюпкой будет не справиться. Да поможет вам Бог! Ваш друг Энди».

Энди прошел назад, в свою каюту, как всегда, чертыхаясь на ходу. Экипаж крейсера проверил задний ход, ход вперед, сначала малый, затем полный, попробовал маневрировать и, убедившись, что все в порядке, крейсер продолжил движение по своему маршруту, набирая ход. Шаги и беготня в коридоре прекратились, и Николай решил, что до утра к нему никто уже не придет, и он может начинать действовать.

Прежде всего, он взял американское «вечное перо», лежащее в специальном углублении на столе и сделал то, о чем его просил недавний визави, то есть, заполнил Заявление о предоставлении гражданства США и Расписку о получении денег. Вот только, вместо имени и своей росписи он, красивым почерком, написал в каждом экземпляре короткое русское ругательное слово, представив реакцию собеседника.

По одному экземпляру каждого документа он свернул и положил в целлофановый пакетик, поместив туда же свое удостоверение и найденную им зажигалку. Вторые экземпляры документов оставил на столе, частично прикрыв их Робинзоном Крузо. Эта часть плана исполнена, и можно действовать дальше.

Николай надел свой полушубок, шапку-ушанку, положил в карманы полушубка пачку галет и бутылку с кока-колой, а маленький ножичек — в карман брюк. У него мелькнула мысль — не прихватить ли с собой несколько пачек долларов, но, поразмыслив, решил этого не делать, исходя из того, что американец подумает, что никакой русский не устоит перед долларами. — Да пошел бы ты в одно место со своими долларами, чтоб ты ими подавился! — пробормотал он чуть слышно. Для целлофанового пакета нашлось место во внутреннем кармане пиджака. Все было готово, и можно было выходить.

Николай осторожно открыл дверь, вышел, закрыл дверь и повернул защелку, представив реакцию американцев предстоящим утром. Осторожно ступая, подошел к соседней двери, о которой ему написал Энди, открыл ее, и оказался на площадке трапов, ведущих вверх и вниз. Разумеется, что внизу, в трюме, ему делать было нечего, и он стал подниматься вверх.

На верхней палубе было темно и лишь где-то наверху светились ходовые огни, да отсветы работающих приборов виднелись на стеклах ходовой рубки и фосфоресцировали гребни волн. После яркого освещения каюты и коридора, Николаю пришлось какое-то время постоять, пока его глаза не привыкли к темноте.

Ночь была безлунной и безоблачной и по всему небосклону сияли яркие звезды, и лишь в том месте, где находился остров, у самого горизонта, звезд не было видно. Когда глаза Николая привыкли к темноте, он начал двигаться к борту корабля, выбирая свой путь так, чтобы его не смогли заметить из ходовой рубки.

О том, как он будет добираться до острова, он даже не задумывался, исходя из того, что коль скоро, первая часть его плана исполнена, то и вторая будет исполнена ничуть не хуже. А способ передвижения ему будет предоставлен водной стихией.

От края борта крейсера до поверхности воды было никак не меньше шести-семи метров, и, если бы там был бетон, то вряд ли Николай решился бы просто прыгнуть. Он вспомнил известное выражение из книги «Занимательная физика» Перельмана о том, что вода мягкая до тех пор, пока от нее не ударишься. Но ему, с его статусом «Водного Стража», все это было нипочем.

Он перебрался через леер, держась за него, развернулся спиной к кораблю, прошептал: — Водичка, прими меня! — перекрестился и, оттолкнувшись изо всех сил, чтобы не быть затянутым под винты крейсера, прыгнул вниз.

Николай прыгнул, и морская вода приняла его так, как принимает сетка батута прыгнувшего на нее акробата, плавно погасив скорость, но назад не выбросила, а просто мягко подняла, а он, приподнял голову, сориентировался и начал движение в сторону острова. Самым экономичным стилем — брассом: вдох… мягкий гребок… выдох…

Зимняя одежда, в которой был Николай, нисколько не стесняла его движений, не намокала, и не стала бы, намокнув, тянуть его ко дну. Все это никак не сочеталось с законами физики и самой, известной человеку природой, но Николай уже давно понял, что человеческий разум изучил ее далеко не всю. Вот, он же общается с капитаном Неустроевым через годы, через расстоянья, а Неустроев даже может созерцать его, Николая, глазами, да и много чего неизведанного ему открылось за последнее время. И креститься он стал перед самыми важными действиями, хотя был атеистом и комсомольцем. Да если бы в престижном ВУЗе, в котором он учился, узнали бы об этом, он бы моментом вылетел оттуда с «белым билетом». Поэтому, ничему не удивляясь, он продолжил свое движение. Вдох… мягкий гребок… выдох…