Перед глазами снова все начало расплываться от слез. Я решительно тряхнула головой. Хватит! Бесполезные рыдания это худшее, что я могу сделать сейчас.

— Очень милый дом, — выпалила, наконец, я.

— Да? — с легким удивлением поднял голову Лаэрт. Он бросил быстрый взгляд на комнату, словно проверяя, не изменилось ли тут что-то, пока он рылся в шкафу. — Пожалуй. Никогда не обращал на это особенного внимания.

— Ты говорил, что проводишь здесь не очень много времени.

— Верно. Говорил.

Он подхватил пыльную банку с неизвестным содержимым, холщовый мешочек и, наконец, глиняный горшочек, и понес все это к выходу.

Немного подумав, я поспешила следом. Выскочив из дома, я пожалела, что промедлила. Муж как сквозь землю провалился. Сердце мое забилось часто-часто, будто пытаясь вырваться из груди и отправиться на поиски единственного человека, который у меня остался в целом свете.

Он ушел. Бросил меня и ушел. Еще бы! Кому нужна такая обуза? Он думал, что отец даст за меня приданое, а теперь, окончательно убедившись, что денег не будет, бросил меня здесь и ушел своей дорогой. Быть может это даже и не его дом вовсе. Просто увидел какую-то хибару, остановился переночевать, а наутро решил, что с него хватит. Может, он еще собирался дать мне шанс, пока я не начала пытаться вести светскую беседу, но потом убедился, что я для него бесполезна и просто…

— Ну ты идешь?

Волна облегчения пробежала по телу. Не ушел. Не бросил.

Лаэрт обнаружился за домом. Если бы я поразмыслила минутку прежде чем погружаться в пучину паники, смогла бы и сама догадаться, где он. Впрочем, разве паника появляется вовремя? Это всегда ужасно некстати.

Муж возился с парой кирпичей и какой-то странной металлической штукой с круглым отверстием. Я молча стояла рядом, полностью безразличная к его занятию. Важно было лишь одно: он здесь, я не осталась совсем одна против огромного и негостеприимного мира, который ест принцесс вроде меня на завтрак.

Лишь когда Лаэрт разжег огонь и поставил в круглое отверстие казанчик с водой, я сообразила, что именно он сооружал. Очаг. Странная штуковина с парой кирпичей это своеобразная версия плиты.

Преисполненная облегчения от удачной догадки, я радостно улыбнулась.

— Проголодалась? — по-своему понял Лаэрт. — Уже почти готово. Можешь пока принести из дома кружки. Ты здесь хозяйка, тебе и карты в руки.

Я торопливо направилась к дому, пытаясь укрыться от его прямого и будто бы обвиняющего взгляда. «Ты здесь хозяйка» — сказал он. Эти слова словно были выжжены на внутренней стороне моих век. Хозяйка. Жена.

Из кухни я вышла со знакомой металлической кружкой в белый горошек и еще одной, однотонной, бледно-желтого оттенка.

— Можешь заваривать чай, а я пока погляжу, на что похожи наши припасы.

Чай я заваривать умела. Возможно, в других вопросах я бесполезна, но чай я всегда заваривала превосходный. Отец не очень жаловал правила этикета, но обер-гофмейстерина, считавшая своим долгом время от времени учить меня разнообразным премудростям, научила меня обращаться с изящным чайным сервизом, сделанным специально для покойной королевы. Сервиз после смерти матери доставали редко и он пылился в одной из кладовых, но обер-гофмейстерине законы не писаны, так что я провела немало часов, чинно наливая ароматный напиток по крохотным полупрозрачным чашечкам.

В доме моего мужа полупрозрачных чашечек из самого изысканного фарфора не было. Как не было и молочников, сахарниц, изящных ложечек и тарелок с крохотными, всего на один укус, пирожными.

На вопрос о чае Лаэрт лишь мотнул головой куда-то в сторону буйных зеленых зарослей. Решив не задавать больше вопросов, я послушно порылась в траве в поисках банки чая. Не очень понятно, зачем он хранит его тут, но, должно быть, в этом есть какой-то свой смысл.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Лаэрт. Шестым чувством я ощущала, что он надо мной насмехается, но пока не могла понять причину.

— Ищу чай, — коротко ответила я, не отвлекаясь от своего занятия.

Оказалось, что под чаем подразумевалась та самая трава, на которую мне указали.

— Это мята. А вон там растет ромашка, если желаешь.

— О! — растерянно пробормотала я, чувствуя, как полыхают уши и шея. — Понятно. Я… конечно. Мята. Сейчас.

Чай он самолично заварил прямо в кружках, видимо, окончательно убедившись в моей полной непригодности. Я неловко топталась рядом, пока не получила краткое указание сесть и приступать к завтраку. Проще не стало, потому что я просто-напросто не знала, куда полагается сесть. На траву, как во время пикника? Стоит ли мне принести плед или покрывало? А может, подразумевается, что сидеть мы будем на стульях из кухни? Мне их принести? Не догадывавшийся о моих мучениях муж преспокойно вручил мне кружку в горошек и уселся на бревно, лежащее недалеко от очага. Помявшись, я устроилась рядом.

Если бы я не решила больше не плакать, непременно разревелась бы. Все вокруг такое непонятное и чужое. Я даже позавтракать спокойно не могу, непременно возникает огромное количество вопросов и сложностей.

— Спасибо, — вспомнила, наконец, о вежливости я.

Завтрак представлял собой сухари, вишневое варенье, поданное в той самой темной пыльной банке, и горшочек с топленым маслом. Все это мой муж выложил на большой поднос из некрашеного дерева.

Еда оказалась неожиданно вкусной. Я макала сухари в варенье и глотала, почти не жуя, запивая горячим мятным чаем. Опомнилась я лишь, когда на подносе сиротливо лежал один-единственный сухарик. Бросив на него алчный взгляд, я обратила свое внимание на остатки чая.