Диего, друг мой.

Диего, мать моя.

Диего, отец мой.

Диего, сын мой.

Диего, я сама.

Диего, целая вселенная.

Фрида призадумалась. Карандаш, которым она выводила эти строки, завис в воздухе. «Почему я называю его моим Диего? — размышляла она. — Никогда он не был только моим и никогда не будет. Диего принадлежит только себе. — Она перелистала дневник и еще раз перечитала написанное. — Я так люблю его, что не могу просто наблюдать за его жизнью: я хочу быть ее частью. Хотя иногда я поддаюсь искушениям, мое отношение к Диего не меняется. Я скучаю по нему, даже когда он в соседнем крыле дома. И я люблю писать о нем, писать ему… — Она легонько постучала карандашом по кончику носа, словно подгоняя застрявшую на полпути мысль. — Почему я до сих пор не написала его одиночный портрет? Потому что Диего был слишком близко ко мне. Или потому что раньше я не видела всех граней его личности. Но теперь я попробую».

Следующие несколько недель она работала над портретом Диего. Художница изобразила его по пояс, в самом расцвете сил, с темными, без проблеска седины, волосами. На Диего была синяя рабочая спецовка, с которой он почти не расставался. Его взгляд казался вдумчивым, добрым, даже немного меланхоличным. Фрида хорошо знала этот взгляд: так муж смотрел на нее, когда они занимались любовью. «Вот мой Диего», — подумала она.

Троцкий постоянно принимал в casa azul гостей и политические делегации со всего мира. Попасть к нему было не так просто; на входе посетителей обыскивала дотошная охрана.

После долгих колебаний Фрида все-таки разорвала любовную связь со Львом. Ей не хотелось причинять боль Наталье или Диего. Однако Троцкий по-прежнему был влюблен в нее и не хотел принять решение Фриды. Между ними состоялось несколько неприятных сцен. Когда поэт-сюрреалист Андре Бретон собрался приехать к Троцкому вместе с женой Жаклин Ламба, тоже художницей, Фрида понадеялась, что их визит поможет разрядить атмосферу.

Фрида встретила французов в аэропорту и препроводила их в casa azul, где они должны были остановиться. Кроме того, пришлось успокаивать отца, который не мог взять в толк, откуда в его доме столько посторонних людей. К себе Фрида вернулась вымотанной. Сил на живопись у нее не осталось.

Ну и как они тебе? — спросил Диего, который весь день спокойно проработал в студии. Фриде стало обидно. Муж придерживался железного правила: сначала искусство, а потом все остальное, однако Фриде не позволялось пренебречь ни дружбой, ни обязательствами перед другими людьми, которые Для Диего всегда стояли на втором месте. А потом сам Ривера еще и упрекал жену, что она слишком мало работает.

— Жаклин просто чудо. Думаю, я могла бы влюбиться в нее.

Диего расхохотался. На однополые интрижки Фриды он смотрел сквозь пальцы, потому что не считал женщин конкурентками.

— А вот Бретон меня утомил. Едва сел в машину, начал разглагольствовать о сюрреализме и прочей ерунде. А потом на полном серьезе решил поучить меня рисовать. Ты с ним еще намаешься.

Бретон был представителем французских сюрреалистов. Он то и дело порывался поговорить с Фридой о теоретических принципах сюрреализма, особенно после того, как увидел ее набросок акварелью и автопортрет, который художница подарила Льву. Бретон вечно говорил странные фразы, которые не имели для Фриды никакого смысла.

— Ваше искусство похоже на цветную ленту, обернутую вокруг бомбы, — изрек он однажды с глубокомысленным видом.

Фрида так и не поняла, комплимент это или порицание. Когда она рассказала об этом Диего, он от души посмеялся.

— Что бы это ни значило, я думаю, Андре прав. Он хочет устроить выставку моих картин в Париже.

— Фрида, как замечательно! Когда?

Она пожала плечами.

— Пока это просто идея. Он, кажется, прямо-таки фонтанирует идеями. Но почему-то я ему не доверяю. Я думаю, Бретон много болтает и мало делает. Но если все получится, поедешь со мной в Париж? Я была бы рада. В конце концов, ты прожил там много лет.

— Ну конечно.

Тем временем организм Фриды все больше сдавал. Правая нога, несмотря на ампутацию пальцев, посинела, что указывало на заражение крови. Неужели придется ампутировать всю стопу, а то и ногу? После операции на позвоночнике швы никак не хотели срастаться. От этого Фрида испытывала хроническую усталость. Она слишком мало ела и худела на глазах. Конечно, частично виной тому был алкоголь, но Фрида не могла вытерпеть такую боль без глотка коньяку. Порой ей с большим трудом удавалось хотя бы подняться с постели.

Когда ей становилось лучше, она использовала любую свободную минуту, чтобы рисовать. Теперь, оказавшись у холста, она работала быстрее прежнего и не позволяла себе перерывов… В итоге за последнее время она нарисовала больше картин, чем за все прошлые годы.

— Вы со Львом вдохновляете меня, — говорила она Диего.

Но для столь лихорадочной работы была и другая причина. В особо тяжелые моменты художницу одолевал страх, что времени у нее почти не осталось. И все же она не отказывала себе в мимолетных романах. Они дарили Фриде ощущение, что ее любят и желают, служили источником вдохновения и сил.